– Настанет день, Салинатрикс, когда ты пожалеешь о сказанном сегодня. И ты, и твои подружки.
И Юлия обвела всех трех взглядом, в котором читались гнев и отвращение. Потом вновь зашагала, быстро удаляясь вместе с детьми.
Салинатрикс все смеялась, так, словно не придавала никакого значения угрозе. Но слова Юлии прочно засели у нее в голове и в душе. Супруга Клодия Альбина как никогда желала смерти этой проклятой чужестранке, сирийке, которую простодушный Север взял в жены. Она чувствовала, что сирийка способна, и очень скоро, воплотить свою угрозу в жизнь. Конечно, если никто не прикончит раньше ее саму.
Юлия меж тем дошла до места, где ее ждал атриенсий.
– Уведи нас отсюда, Каллидий! Да побыстрее!
– Да, госпожа, – отозвался раб и повернулся к толпе, скопившейся в проходе. Зеваки тянули шеи в надежде увидеть женщину, по которой стрелял сам император. – Дорогу, дорогу! – выкрикивал Каллидий, расталкивая собравшихся, а порой и раздавая тумаки.
Так, при помощи толчков и криков, он мигом – как всегда – выполнил повеление госпожи. Вскоре все они были уже дома.
Юлия ни с кем не поздоровалась. Увидев каменное лицо сестры, Меса хотела было расспросить ее о том, что случилось, но Юлия быстро прошла в свои покои. Меса решила ее не беспокоить. Дети остались с теткой в атриуме.
Каллидий открыл для Юлии дверь ее спальни. Он видел, что произошло в амфитеатре Флавиев, от начала до конца, и не знал, как себя вести. Супруга наместника достала из кошелька, который носила за пазухой, несколько монет, и протянула их рабу, даже не обернувшись.
– Можешь идти, – сказала она.
Атриенсий взял монеты, проявив чудеса ловкости, чтобы не коснуться руки своей госпожи. Он не был уверен, что после всего этого стоит оставлять ее одну. Лучше, если с ней будет сестра… Но кто он такой, чтобы обсуждать недвусмысленный приказ?
– Да, госпожа, – ответил он и удалился с деньгами, бесшумно закрыв дверь спальни.
Судя по всему, хозяйке очень хотелось тишины.
Юлия наконец осталась одна.
Она больше не могла сдерживаться. Все ее тело сотрясалось от внутренних толчков. Юлия попыталась сглотнуть слюну, но это не помогало против корчей. Направившись в угол комнаты, она согнулась, положила руки на живот и принялась извергать из себя содержимое желудка.
В первый день он в одиночку убил сотню медведей, бросая в них дротики сверху, из-за ограды. Дело в том, что через весь амфитеатр были проведены наискосок две прочные стены, которые поддерживают перекрывающие их трибуны вокруг арены и пересекаются ровно посередине, чтобы в животных, разделенных по отсекам, отовсюду легко можно было попасть дротиком, бросая его с близкого расстояния. <…> Подобного рода игрища в общем и целом продолжались четырнадцать дней. Пока сражался Коммод, мы все, сенаторы и всадники, вместе исправно посещали амфитеатр… Что же касается остальной части народа, то многие вообще не посещали амфитеатр, а некоторые уходили, едва взглянув на это зрелище, отчасти из стыда по поводу происходящего, отчасти из страха, так как прошел слух, что Коммод захочет расстрелять сколько-то зрителей из луков, подражая Гераклу, который убил стрелами Стимфалийских птиц.
VII. Никто
Каморка атриенсия, дом Северов, Рим 192 г.
Каллидий лег на бок, чтобы немного отдохнуть. У него слегка болела рука. Ему пришлось наносить удары направо и налево, чтобы пробиться сквозь толпу на выходе из амфитеатра Флавиев и привести свою хозяйку и детей в целости и сохранности в резиденцию хозяина – и он получил ответный удар, довольно сильный.
Он закрыл глаза. Госпожа и другие члены семейства собрались в атриуме. Он успокоился, когда увидел, что на лице Юлии больше не написана тревога, хотя оно все еще было бледнее обычного. Остальные рабы хлопотали вокруг господ. Настало время открыть и потом закрыть входную дверь в дом: это было его обязанностью. Он отвечал за все мало-мальски важное. А безопасность семейства была превыше всего. Атриенсий стоял выше остальных рабов; Каллидий занимал эту должность уже несколько лет, будучи старейшим из рабов в доме. Ему было двадцать семь. Были рабы старше его, но их купили не так давно. Он же родился в неволе – его отец и мать служили Северам, так что он помнил родителей и даже какое-то время жил с ними. Когда они уже были в летах, Публий Септимий Гета, отец наместника, продал их какому-то работорговцу. Рабы-мужчины обычно охраняли своих хозяев, женщины стряпали и прибирались в доме; а старики больше не годились для того и другого. Поэтому отец наместника поступил так же, как делал Катон Старший. Последний считал, что содержать рабов, достигших известного возраста, означает нести неоправданные затраты, ведь те больше не способны работать, как прежде. Поступит ли так же сын Публия Септимия? Каллидий не был уверен. Септимий Север вел себя с рабами куда человечнее и пока что не продал ни одного из тех, кто был куплен им или родился в доме, подобно Каллидию. Все рабы Северов, однако, были довольно молодыми. Что станет делать хозяин, когда они одряхлеют?