Но вернемся к Пертинаксу. Я поставил его на второе место в списке врагов Юлии. Сам он не делал ей ничего плохого, но его бездействие непременно должно было вызвать новый виток безумия и насилия, губительный для Юлии и всех остальных. Как я уже говорил, предвидела это только она. Бездействие в государственных делах порой так же непростительно, как сознательное нарушение закона. Пертинакс принадлежал к числу тех государственных мужей, которые вечно медлят, а когда решаются на что-нибудь, оказывается, что время безвозвратно ушло.
Никто, кроме супруги Септимия Севера, не мог сказать, чем закончится борьба за власть, и никто не понимал, что́ она говорила. Я имею виду, никто из близких ей людей. Юлиан прекрасно бы ее понял, но он находился в противоположном лагере. Конечно, я пишу все это, обогащенный знанием о прошлом, которое видится мне ясным и понятным: можно без труда истолковать смысл любого события.
Главное заключалось в том, что никто из родственников и друзей Юлии не прислушивался к ней.
Должно быть, жена Септимия Севера чувствовала себя очень одинокой.
Как ни удивительно, вскоре она вспомнила обо мне.
И позвала меня.
Я был погружен в горестные хлопоты, стараясь восстановить свои труды, погибшие в огне, и даже подумывал, не возобновить ли поиски загадочных книг Эрасистрата и Герофила, чтобы заглушить боль от страшной потери. Государственные дела казались мне второстепенными. Юлия знала, что я ими не интересуюсь, а потому представила все так, будто я понадобился ей как врач.
Тогда-то я и увидел ее в первый раз.
XII. Неожиданное предложение
Рим Январь 193 г.
Гален откликнулся на просьбу Юлии Домны скорее по привычке, чем по внутреннему побуждению. Она была супругой чрезвычайно высокопоставленного лица – наместника Верхней Паннонии, который после убийства Коммода стал одним из самых влиятельных людей в империи, наряду с наместниками Британии и Сирии. Старого врача нисколько не волновали вопросы государственной важности, которые решались в переговорах между сенаторами, наместниками вышеуказанных провинций и преторианцами. Гален написал в Пергам и Александрию, попросив выслать копии руководств по лекарственным средствам и строению человеческого тела – тех, которые сгорели в Риме. Некоторые труды Галена, переписанные от руки, как он знал, попали в его родной Пергам и многолюдную Александрию. Но пути сообщения внутри империи стали ненадежными, так что дело обещало быть нелегким и небыстрым.
Галена охватило отчаяние.
Он подумывал, не написать ли кое-какие работы заново. Задача казалась почти непосильной, но главное – она требовала времени и, как любое предприятие, денег. Поэтому он решил и дальше лечить членов могущественнейших римских семейств. Пертинакс, новый император, по-видимому, не желал пользоваться его услугами – его больше заботило удержание власти и сокращение расходов двора. Нужно было срочно найти другого подопечного, не стесненного в средствах. В то утро ему принесли записку: внезапно слег один из сыновей супруги наместника Паннонии. Как вовремя!
Шагая по улицам, Гален видел, как сшибают с пьедесталов возведенные по всему городу статуи Коммода. Их было столько, что требовалось несколько дней непрерывного труда – или даже недель. Сказать по чести, преторианцы, занимавшиеся этим по распоряжению Сената, выглядели хмурыми и работали без особого рвения. Пертинакс по предложению большинства сенаторов издал указ о торжественном damnatio memoriae в отношении Коммода: все изображения бывшего цезаря следовало уничтожить.
Лекаря сопровождало множество рабов, вооруженных кольями. Вообще-то, Галена знали и уважали в городе: он был знаком в лицо преторианцам, сенаторам и многим простолюдинам. Он публично рассекал на части животных и проводил другие опыты, вызывавшие всеобщее изумление. Однажды, например, он показал, что голос исходит не из сердца, а из верхней части тела, вероятно из головы, хотя и кажется, что у людей он идет из груди. Для этого он решительно перевязал голосовые связки свиньи на глазах у толпы людей, ошеломленно наблюдавших, как животное перестает испускать крики боли и как – тут удивление всех присутствующих многократно возросло – вопли возобновились, когда Гален освободил связки. Стало совершенно ясно, что голос не имеет никакого отношения к сердцу. Многие были глубоко благодарны греку за то, что он спас их близких от неминуемой смерти. Слава его была поистине всенародной. Но сейчас настали смутные времена, в городе царили хаос и жестокость, и Гален благоразумно решил не передвигаться по улицам Рима в одиночку, пусть даже его призывала к себе супруга наместника Паннонии, а солнце светило ярко – близился шестой час.