Но были времена, когда я не видел другого способа пережить ночь, кроме как напиться. Слишком часто, возвращаясь домой с работы, моя мама поскальзывалась на заблеванном мною полу, а я валялся неподалеку — мертвецки пьяный. Она ругала меня за весь этот бардак и боялась, что я умру, захлебнувшись собственной блевотиной.
И тем не менее надо сказать, что, если бы не эти механизмы психологической адаптации и общение с такими же сорванцами, как я сам, я мог бы закончить свою жизнь самоубийством. Когда мы учились в четвертом классе, мой одноклассник Чарли Во покончил с собой. Мы сидели за одной партой и были хорошими друзьями. Это была очень тяжелая потеря, но в тот момент я подумал: «Я — хозяин своей жизни, и, если понадобится, эту свечу можно задуть навсегда».
Когда мне было двенадцать лет, я попросил у отца кроссовки Nike, которые стоили шестьдесят долларов. Я собирался танцевать в них брейк-данс.
«Но у тебя уже есть кроссовки, — возразил он. — Зачем тебе еще одна пара этой проклятой обуви?»
«Да, у меня есть одни кроссовки», — согласился я. Но мне так хотелось иметь еще и Nike, что это желание свербело во мне, как шило в заднице. Разгорелся скандал, и отец применил ко мне свой фирменный удар, и из-за массивных золотых президентских «Ролексов» на запястье его левой руки мне было очень и очень больно. Несколько дней мы не разговаривали.
Однажды вечером, вскоре после этого эпизода он взял меня с собой в мой любимый ресторан «Дубовая бочка», где заправлял самый веселый и самый отважный человек, которого я знал. Его звали Гус. Мне незнакомы чувства других детей, когда их берут в Диснейленд, потому что я никогда не был в Диснейленде, но, переступая порог «Дубовой бочки», я радовался ничуть не меньше, чем дети в Диснейленде. В воздухе витал табачный дым, и собирались в этом заведении персонажи, достойные фильмов Мартина Скорсезе: Томми «Лицо со шрамом» Байерс, Лео «Сутенер», Рикки «Гангстер» Скавьяно, Майами Майк, Билли Скотт и Бутч Уилсон. Гус был наполовину сицилиец, наполовину грек. Его мать зналась с печально известной Пурпурной бандой Детройта. Он всегда отрицал, что замешан в мафиозных делах, но в этих делишках, несомненно, были замешаны его гости. Они водили «Каддилаки» и «Олдс-мобили Торнадо». Одни носили массивные золотые цепи и «котлеты» денег. Другие наряжались в меховые шубы в пол. Я был очарован ими всеми. Эти ребята стали для меня образцами для подражания. Гус вселял в меня уверенность, — он всегда умел рассмешить гостей. Я хотел поскорее вырасти и стать таким же, как он.
И вот Гус остановился возле нашего с отцом столика. Он хорошо знал мою семью и чувствовал напряженность между папашей и мной. Я даже не поднял головы.
Гус спросил отца: «Что с ним стряслось?»
— Он хочет проклятые кроссовки за шестьдесят долларов.
Гус опустил руку в карман и достал пачку банкнот. Все-таки он был славный малый.
Отец ударил кулаком по столу: «Не давай ни цента! Хочешь помочь, дай ему работу».
Гус рассмеялся и спросил: «Тебе нужна работа?»
Я выпрямился.
— Да.
— Ты это серьезно? — захохотал Гус.
— Да.
Я хотел получить эту работу не только потому, что мне хотелось позлить отца, — я также хотел сойтись поближе с Гусом и с ребятами из «Дубовой бочки».
«Придешь завтра днем, — велел Гус. — Быть здесь к половине пятого».
На следующий день я явился на час раньше назначенного срока, и мне выдали огромный резиновый передник, который был слишком велик для двенадцатилетнего мальчика ростом один метр и пятьдесят пять сантиметров. Я могу поклясться, что этот передник весил не меньше двенадцати килограммов. Мы вязали его сзади морским узлом, чтобы он не свалился с плеч мне под ноги. Но, несмотря ни на что, у меня была работа, и я был счастлив.
Мне платили шесть долларов в час. В ту же пятницу я заработал за вечер тридцать шесть долларов, а в субботу — еще сорок два. В воскресное утро с гордо поднятой головой я явился в обувной отдел «Саутвик Молл» и громко, приказным тоном скомандовал продавцу, который был старше меня вдвое: «Принеси мне пару ярко-красных кроссовок Nike с высоким подъемом, тридцать девятого размера и на липучках».