Драники — от глагола драть, тереть. Перетирать картофель на терке или пропускать через мясорубку. Тут все зависит от вкуса. Если вы вегетарианец, трите. Если вы любите мясо, пропускаете через мясорубку. Драники, драники — деликатес! Оладьи — на рыбьем жиру или на воде.
Есть и другой способ. Аккуратно чистите картошку. Затем пропускаете шелуху через мясорубку и из «фарша» делаете драники. Картошку следует варить отдельно. Тогда у вас получится три блюда. Первое — картофельный бульон. Второе — пюре. Третье — драники… И если у вас вдобавок найдется кусочек хлеба, то…
К приходу матери у нас было все готово — и обед, и тепло. Мать улыбнулась.
— Разве сегодня праздник? А впрочем, — сказала мать, — сегодня праздник. Завтра я выхожу на работу. Буду расчищать улицы. Нас целая бригада… А потом мы будем строить… Дома, театры — все, что было до войны.
Солнце взошло вечером
За окном неожиданно посветлело. Тучи ушли, и робкое сентябрьское солнце глянуло на землю. Оно висело низко — низко, вот — вот готовое спрятаться за городом.
Солнце. Солнце. Солнце.
Солнце взошло вечером.
Но оно будет теперь всходить каждый день. Утром.
Кончились дожди. Солнце, солнце. Солнце — надо мной. Над нами. Над городом. Над домами. Над землей.
А земля кружится в сентябре. Летят желтые листья — печальные письма осени. Летят письма с фронта. И много таких писем, каких лучше бы никогда и не получать.
Это извещения о смерти. Похоронки.
«Ваш сын (муж, отец) пал смертью храбрых в бою под Ленинградом (Воронежем, Курском, Орлом, Минском)».
Лежат мертвые. В их глазах стынет солнце.
Глаза мертвых — солнца. Они — стынут. Они — умирают.
А солнце кружится в сентябре. А сентябрь рассылает печальные письма. А письма получают — сыновья, матери, жены, братья, сестры. И плачут. И кричат:
— Будь проклят тот, кто убил вас!
Они проклинают войну.
А старики говорят о войне:
— Нынче, безмозглая, у Анютки сына уволокла. И когда придавят эту гадину? Когда?
Люди верят: скоро!
Люди хотят: мир!
Люди знают: солнце будет всходить утром!
Так должно быть. Так будет!
Георгины
Осень называли сиротской. Тогда много солдат вернулось домой инвалидами. А еще больше — не вернулось.
Приходили санитарные эшелоны. Много — много эшелонов. Я смотрел на солдат, и каждый из них казался мне отцом.
Солдат встречали с цветами. Кипели пламенем георгины, и ораторы говорили о вечной славе погибшим.
Я брел с вокзала, и закатное сентябрьское солнце переходило мне дорогу и, засыпая на ходу, пряталось за дальними развалинами.
Когда мать приходила с работы, я говорил ей:
— Скоро и папа вернется.
Она кивала головой и смотрела на пламя в печке. Пламя было похоже на георгины. Мать всегда молчала, когда я говорил об отце. А бабка всегда говорила:
— Неизвестно, какой он еще вернется. Может, такой, что лучше бы ему и не возвращаться.
Я знаю, почему она так говорит. Я знаю, почему молчит мать. Они думают, что я маленький и многого не понимаю. Но это понятно и мне.
«Верьте, надейтесь, ждите»
Мой отец не вернется. Он погиб в сорок первом. Так было сказано в извещении — маленьком квадратном бумажном листке.
Погиб… Черное слово… Белая бумага… Белая — белая…
Мать: «Не верю! Не верю!»
Бабка: «Надо ждать. В такой неразберихе легко ошибиться».
Я: «Папа, это ведь неправда, что ты погиб? Скажи, папа!»
Мать берет меня за руку. Сорок второй — отступление.
Усталые лица солдат. Черная лента людей, покидающих город.
— Сейчас невозможно выяснить, насколько это верно, — сказали матери в военкомате. — Возможно, ваш муж попал в окружение… Без вести пропал…
— Но мне прислали похоронную…
— Я могу выдать вам извещение, что ваш муж жив и здоров.
— Как вы жестоки!
— Война… Нет времени для чувств… Простите, если обидел. Вы должны понимать… Скажу одно — верьте, надейтесь, ждите. Чудеса бывают.
Верьте. Надейтесь. Ждите. Чудеса бывают…
Да, чудеса бывают. Вот вернулся же Маруськин Петька. Без руки, а вернулся.
— Петь, ты Ивана не встречал?
— А Тихона?