Сегодня я у окна. Сижу. Слушаю шум улицы. Шум улицы и голос, Какой-то внутренний голос ехидничает, ерничает, издевается над моим израненным сердцем. Волнует его. Мучает. И оно, исцарапанное им, то радостно забьется, то печально затихнет.
-Н у признайся же себе, - шепчет голос, - ты ведь правда влюбился в Людку?
Внизу, за окном по Октябрьскому проспекту лошадь тяжело тянет груженую какими — то мешками телегу. А мужик на телеге, испуганно оглядываясь на обгоняющие его авто, зло бьет ее кнутом. Бедная.
Бум-бум. Бум-бум. Бьется мое сердце. Громко, на весь класс.
Я и не заметил, как рядом оказался Петр Васильевич.
-Ну, признайся, - продолжает ехидничать мой внутренний голос.
-Нет. Нет. - трясу я головой.
-Что ты там бормочешь, Саша? - наклонился ко мне Петр Васильевич и тоже заглянул в окно, но, не увидев там ничего интересного, участливо продолжил:
-Что с тобой? Ты не болен?
А я, увлеченный своими переживаниями, и не заметил, как он оказался рядом.
-Да, нет, - отвечаю, слегка все-таки смутившись, повернув голову и увидев совсем рядом внимательные и ласковые глаза учителя.
-Слышал мою последнюю фразу? Слышал, о чем я рассуждаю?
-Нет. - просто и честно признался я.
Мне показалось, что губы его обиженно сжались. Но это только показалось. Так как глаза его ласково усмехнулись. И он сочувственно и тихо, только для меня произнес:
-Ну беда, влюбился парень.
И, похлопав меня по плечу, то ли успокаивая, то ли завидуя, сказал совсем тихо только для меня:
-Ничего. Ничего. Не переживай. Пройдет.
И пошел дальше, как ни в чем ни бывало продолжая рассказывать о перегибах в коллективизации сельского хозяйства и ошибках партии в раскулачивании середняков.
- Пройдет? Да никогда!
И я снова уставился на сидящую впереди меня Лысенко, так похожую на мою любимую актрису Наталью Варлей.
Вот такой от урока истории у меня сегодня был.
- А может и правда, пройдет?
***
Задумка рассказа. Дядя Петя, как выпьет, любит вспоминать войну. У тети Любы, моей тети, матери Альки и Витьки, муж кавалер двух орденов Славы, орденом Красной звезды награжден. Умер в пятидесятых. Дядя Ваня в блокадном Ленинграде воевал. Еле выжил. Голодал. Брат у мамы Алексей пропал без вести. Это только моя и только самая близкая родня. Всех война обкатала. Никого не пощадила.
Вот тема для рассказа. Проследить, как война меняет людей, характеры. Как меняется мироощущение с перехода на военный ритм. Как вспыхивает с новой силой любовь к родным, к Родине, к Отчизне.
***
Долго размышлял на эту тему. В моих ли это силах брать такую важную ответственную и до сих пор для многих лично-трагедийную тему? А дядя Петя, когда выпьет на застолье чуть ли не до слез рассказывает, как их эшелон разбомбили где-то под Минском и как он, так не доехав до фронта попал в госпиталь. А дядя Ваня, наоборот, зубы зажмет, но про войну ни слова. Только кулаки кому-то кажет. Больная для многих моих тема и как я не знающий еще жизни буду эти все трагедии описывать? Разве можно не пережившему фантазировать на эту тему? Не кощунство ли это по отношению к тем, кто нас там защищал от фашизма?
Рано еще.
***
Борьба и Горе, Страсть и Боль. Такой Томас Манн видел жизнь художника. Стремление к созиданию суть его жизни.
А я? Как же я могу так холодно и расчетливо составлять какие – то планы. Ведь это лишнее доказательство бескрылости моей души. Где страсть? Жар? Пыл?