- На! Бери! Мне ничего не надо! Ни ваших протезов, ни мазей, ни вашей жалости и подлости! Конечно, что я тебе могу предложить?! Я - нищий. У меня - долги и кредиты. А «папик» - по курортам возит, машинку купил. В свитерочек новый нарядил. В дорогой, наверно, да?!
Он, наконец, сладил с крепежами, снял протез и швырнул его в Тёму. Протез полетел криво, в сторону дверей.
- Не надо! – Артём метнулся, подставляя многострадальные, драгоценные руки хирурга под летящую железяку. Успел перехватить ее в сантиметре от косяка, аккуратно опустил на пол, бросился к Алексею, хватая его руки, ожесточенно рвущие крепёж второго протеза.
- Лёша, Лёша, не надо! Всё, я – вернулся. Я – твой! Не надо, не рви!
Кэп сломался. Обреченно уронил руки. Тёма сам осторожно выпутал протез из застежек, отложил в сторону. Подвез к Алексею его кресло.
- Всё хорошо. Не сердись! Я – вернулся, - и опустился на пол у его коленей.
Но у Кэпа в груди словно выключили какой-то тумблер. Он обессилел, погас.
- Весь мир считал меня калекой. Все! До одного! И даже – мама. И нашелся единственный, кто не считал меня уродом. Но я полгода доказывал ему, что я – урод, и ноги здесь ни причем. И - доказал! – он посмотрел на Артёма обреченно: - Не надо, Рыжик! Из жалости – не надо! Я вашей жалостью вот как сыт! – он провел ребром ладони по горлу. – Жалость всего мира – вот что может сломать. Если ты - не любишь, если всё прошло – уйди! Я – злой и сильный. Я справлюсь! Только не жалей! Не добивай меня. Только – не ты! Я прошу…
Артём неуверенно замер. Потом, как во сне, медленно поднялся и пошел в коридор. Долго обувал ботинки, застегивал пуговицы пальто...
Голос Лёхи прозвучал ему вслед безнадежно и горько:
- …Артём!…
Кэп спустился с кровати, подполз к спасенным Тёмой протезам и взялся цеплять их обратно. Дело это было не быстрым. Но он хотел, ему нужно было дойти до Рыжего ногами, самому, как «настоящему человеку»! Или не нужно было больше ничего… Ему нужна была одна минута. Всего одна. Но это – несравнимо дольше, чем требуется обычному, ходячему человеку, чтобы выйти из квартиры и захлопнуть за собой дверь.
Артём давно оделся, но из прихожей не доносилось ни звука. И Кэп понял: его – ждут. У него есть эта минута. Он приладил протезы, встал и пошел в коридор. Рыжий замер в шаге от двери, низко опустив голову. Лёха подошел близко, вплотную, так, что было слышно Тёмкино дыхание:
- Артём,… - и замолчал.
В груди теснилось пламя. Протянуть руку, прижать крепко-крепко. Затискать. Целовать выпирающую косточку на шее. Ткнуться лицом в любимые, желанные, пушистые волосы. Оплыть, навалиться всем весом, опереться, прошептать: «Тёёёёёмка». Но – нельзя. Он – не твой. Он - уходит. Его кто-то ждет дома.
Рыжик – светлое, нежное счастье! Как страшно вычеркнуть его из своей жизни одним неловким словом. Лёха молчал очень долго, потом проговорил, почти не слыша сам себя из-за стучащей в висках крови:
- Дай мне еще один шанс. Всего один. Я – не протрачу!
Тёмкина спина напряглась. Прошла минута. Проползла еще одна. Артём повернулся и посмотрел на Лёху снизу вверх.
- Пройдешь? – несмело сказал Кэп.
Артём молча кивнул.
- Чай сделать? – он словно шел через минное поле. Что надо сказать, чтоб удержать Рыжего? Как нельзя поступать, чтоб не разрушить этот хрупкий, невесомый мир?
Артём снова стал разуваться.
- Сделай. Я замерз.
- Когда морозы были – я опять «колеса» пил. Так болела коленка.
- Наколенники, значит, не носишь, - констатировал Рыжий.
Наколенники Кэп тогда, действительно, не надевал, стесняясь Таньки. Поэтому он промолчал. Он поставил на плиту чайник и сковородку со вчерашней гречкой. Артём стоял, прижавшись спиной к балконной двери.
- Зачем я тебе? Ты – натурал. Теперь ты «с ногами». У тебя всё наладится. Хочешь, я помогу тебе с кредитом?
- «Натурал»? – Лёхин голос захлебнулся горечью. – Ты так быстро забыл всё, что между нами было?! Впрочем, конечно! Зачем тебе помнить?! У тебя и так всё отлично. Ты даже можешь предлагать финансовую помощь абсолютно чужим людям! Много денег «папочка» дает? Или, быть может, безлимитную карту открыл?
- Какой ты дурак! – с болью выдохнул Тёма.
- Дурак, - не стал спорить Кэп. – Урод. И неудачник. Ты, кстати, уже можешь идти. Я взял себя в руки, истерика – в прошлом.
Артём опустился на стул.
- Куда я уйду от тебя?!...
Кэп сел напротив него и отзеркалил его же вопрос:
- Зачем я тебе?
- Ты – Алёшка, - в голосе были страданье и нежность. – Мой. Тот Самый.
За спиной у Кэпа, дребезжа крышкой, кипел чайник. А он сидел, выпрямив спину и положив ладони на стол перед собой, и снова боялся сделать неправильный жест или сказать неудачное слово.
* * *
- Тём, что было с рукой? – спросил он осторожно. – Я сломал ее?
Артём покачал головой:
- Нет. Это был вывих. Я его вправил в лифте. Потом, прямо с вещами и Донькой поехал к себе на работу. Мне повезло: в стационаре дежурила Белова, классная тетка и хороший спец. Она сделала рентген, наложила гипс. Можно было не класть, но мне надо было восстановиться очень быстро: Гостев ждал операции. Помнишь, Пашка, хромой?
Кэп кивнул. Тёма продолжил:
- Пять дней был гипс. Потом три дня я разрабатывал кисть. Пашу «резал» сам, в узкой лангетке на нижней части сустава. Белова предлагала меня заменить, но ведь Гостевы хотели, чтоб оперировал я, да и по детским суставам я здесь – главный профи, я у профессора Кузина специализировался, в РДКБ. Короче, теперь Пашка – ходит! С апреля перестанем ему освобождение от физры выписывать! – Тёма улыбнулся.
Лёха подвинул к нему чашку чая:
- А кольцо когда снял?
- Сразу, до гипса, потому что рука отекала.
- Ты протезам моим не удивился совсем…
- Я уже знал. Я с Ниной Сергеевной – ну, из клиники на Бежицкой – созванивался по другому пациенту, а она рассказала, что ты договор оплатил… Ты что, всю сумму взял в кредит?
- Нет. Друзья половину собрали.
Они говорили и говорили. О Москве, о Нью-Йорке, о Пашке, о Тонечке, о наколенниках и запчастях для Шевроле. Им было чем поделиться, похвастаться и о чем спросить друг у друга. Кэп рассказал, что собрался уехать к родителям. Артём помрачнел. Помолчал. Потом обреченно сказал:
- Может, там тебе будет и лучше… А я сейчас тоже живу у своих.
- У кого? – не поверил ушам Кэп.
- У папы с мамой. Мы, вроде, помирились.
- А если б я остался? – еле выдохнул через волнение Кэп. – Ты согласился бы… ко мне,… - голос его сел.
Артём, низко-низко склонив голову, кивнул. Кэп протянул руку и бережно накрыл ладонью Тёмины пальцы. Узкая кисть вздрогнула, но не ускользнула, приняла эту ласку. У Лёхи сбилось дыхание, и подозрительно заблестели глаза. Он снова был не один в этой жизни. Снова. В это очень хотелось и очень было страшно поверить!
Не выпуская больше Тёмкиной руки, он говорил о болях, через которые пришлось пройти, привыкая ходить, признавался в отношениях с Татьяной и вспоминал о том, как искал по дворам Артёма в вечер ссоры. Тёма, накрыв Лёшкину ладонь второй рукой, прошептал:
- Я тебе одну вещь расскажу только завтра, ладно? Я пока еще не знаю, как будет… Я не могу сейчас сказать. Подождешь?... Но это – не про измены. Я – твой! Я буду верен, не думай!
У Лёхи тревожно билось сердце от этого смутного «завтра». Но он боялся требовать, согласно кивал головой. И только когда Тёмкины нежные пальцы сами двинулись по его руке – вверх, к локтю, по бицепсу, к сильному плечу, он не сдержался:
- А этому твоему, «спонсору», если он встанет на моем пути, я все кости переломаю! Я – десантура, я – смогу!
- Какому хоть? – голос Артёма был усталым и счастливым.
- Который машину купил.
- Мою? – Артём повернулся к Алёше. - Я взял ее в кредит.
- Врёшь! – выдохнул Лёха.
- Правда! И в ее багажник помещается твоя коляска, – качнул головой Рыжий. Настоящий Рыжий. Не чей-нибудь. Свой!