Он наклонился к ней, глаза за очками сверкали искренностью.
- Вы действительно верите, что армия или её командование применят что-то, что они узнали от Икари, со злым умыслом или для того, чтобы причинить вред хоть кому-то?
- ...я уже и не знаю, - прошептала в свои руки Мана.
Хирасава выпрямился.
- Я знаю, - сказал он. - Да, Евангелионы были сильны. Сильнее всего, что есть у армии и когда-либо будет. Но используя силу без её осознания, мы не отличаемся от диких зверей. Вы не можете сказать мне, что у армии нет сознания.
- Я уже и не знаю, - повторила она напряжённо.
- Я с трудом верю, что вы можете забыть всё, что видели во время службы. Да, их методы могут быть сомнительными, или продиктованными другими, но их сердце никогда не было злым. Они делают свою работу. И, как бы грустно это ни звучало, это необходимая работа. Но даже если политики, приказывающие им, испорчены, то люди, которые должны выполнять приказы, - нет.
И даже если правительство или ООН узнают абсолютно всё о программе "Ева", я могу заверить вас, что никто никогда не позволит этому использоваться ради зла. Обещаю. В худшем случае, остальной мир не позволит им сделать это. Это причина, по которой Икари всегда молчал? Потому что он боялся того, что люди могут сделать со знанием о Евангелионах? Или он действительно не знал?
- Я не знаю.
Она сильно пыталась не заплакать, так сильно пыталась. Она не плакала, когда Синдзи застрелили, или когда её старания спасти его пошли прахом. Она не плакала, когда узнала, что он мёртв. И она не хотела плакать сейчас, не перед каким-то скромненьким сукиным сыном, который выблёвывал на неё свои слова.
Но её зрение уже расплывалось. Совсем как после её пятого интервью с Синдзи. И в этот раз, как и тогда, слёзы были только по ней. Она хотела поплакать по кому-нибудь другому хоть раз. Сделай она это, и сейчас плакать было бы нормально. Но её слёзы всегда были только по ней самой.
Она ненавидела себя за такую слабость. Слабые люди бесполезны в этом мире. А она не была слабой. Она не думала, что была слабой. Она не начнёт сейчас. Она сжала губы и веки. Не сейчас. Не сейчас.
- Доктор Кирисима, если вы что-то знаете, то от сокрытия этого вам не будет никакой пользы. Икари скрывал и вы сами знаете, что для него это ничем хорошим не кончилось. Не делайте свою ситуацию ещё хуже для себя.
Она не ответила. Он решил попробовать по-другому.
- Вы думаете, что он бы хотел, чтобы вы держали себя так взаперти? Чтобы вы молчали? Вы сказали, что начали жалеть его. Очевидно, что вы привязались к нему. И, судя по отчётам его предыдущих врачей, очевидно, что он тоже привязался к вам. Я не могу представить, что он хотел для вас вот этого. Я думаю, что вы достаточно знали его, чтобы видеть это.
- Я никогда не знала его, - отрезала Мана.
Эти пять слов были всем, чего хотели слёзы. Они начались одинокой капелькой, упавшей ей на колено. Потом ещё одна, затем две, всё больше и больше, пока из её глаз на щёки не начали литься потоки. И она плакала.
Она плакала, как когда умерла её мать, как когда умер её отец, как когда умер весь остальной мир. Но это было не из-за их смертей, а из-за чувства потери, с которым они оставили её. Так долго у неё не было реальных связей с другими людьми просто потому, что когда они кончатся, ей будет слишком грустно. Все её друзья, Мусаси, Асари, все люди в её офисе, в армии, в городе, люди, которых она опрашивала, все. Все они умрут, уйдут или исчезнут, и Мана опять неожиданно окажется одна и начнет плакать, всё так же неожиданно.
Поэтому она изолировала себя. Так было одиноко, но безопасно. Её сердце постепенно всё забыло, стало лишь слабым напоминанием о другой Мане, и она жила в безвредном статичном состоянии существования. Но Синдзи...
Она пыталась не отвлекаться. Она пыталась не думать больше того, чего требовало задание. Но её прошлое, её отменённая близость с ним, настоящая встреча, целая жизнь одиночества и умышленной изоляции... он нравился ей. Несмотря на его депрессию и тьму. Несмотря на ситуацию и приказы. Он нравился ей, потому что она думала, что сможет смотреть сквозь его тени. Он был похож на неё. Она хотела верить, что он похож на неё. Она должна была. И она ошибалась.
Он не был похож на неё. Он не был похож ни на кого на Земле. Он нёс невозможную вину и стыд и не имел надежды когда-нибудь избавиться от них. Он переносил немыслимую пытку каждый день и каждую ночь. Чудо, что он не сошёл с ума вновь.
Но кроме всего этого, она уже честно не знала, был ли он хорошим человеком. Перед их последним интервью она вновь перечитала затёртые до дыр отчёты по нему из 2015 года, о том, каким милым, скромным, застенчивым, заботливым и вежливым он был... но она знала и о животном, которое раздирало Ангелов, оставляло друзей погибать и впадало в эгоистичную жалость к себе.
Нечто, начавшее Третий Удар.
Зверь, как он себя однажды назвал.
Используя силу без её осознания, мы не отличаемся от диких зверей.
Вот что было у Синдзи. Он имел силу Бога и осознания у него не было. Он потерял его где-то по дороге. Может быть, причинив боль всем этим людям, или убив последнего Ангела, или взяв ответственность за смерти друзей... он не понимал разницы между правильным и неправильным, и использовал данную ему силу для того, чтобы заставить всех остальных страдать так же сильно, как и он. Он заставил мир пережить Удар.
Кем он был? Чем он был? Вся вера, построенная ею вокруг него, оказалась ложной. Ничто не было правдой. Она была ничем иным, как самовлюблённой фантазией с целью превратить его в её идеал, её видение Икари Синдзи, которое она несла в себе почти десятилетие. Это было отражение её желаний, её мечтаний, её нужды в чём-то в этом мире, что не было бы грязным, больным и искалеченным. Нечто, во что она могла верить, что заставило бы её забыть собственный эгоизм, слабость и ошибки. Что угодно.
Что угодно. А теперь не было ничего. Он был мёртв, она была в тюрьме и ничто этого никогда не изменит. Даже если она сдастся и раскроет всё, рассказанное ей, ей ни за что не позволят выйти на свободу. Теперь она ресурс, а не человек. Лишь ещё один источник информации, книга, которую можно открывать силой и воровать из неё. Она в ловушке. За решёткой. Они будут держать её здесь? В этой маленькой комнате? Они будут оправлять новых врачей каждую неделю, когда предыдущие будут возвращаться с пустыми руками?
Посадят ли они её в частный дом, окружённый колючей проволокой и охраной, и будут ли ждать, пока она не вскроет себе вены?
Слёзы собирались в лужицу у наручников. Доктор Хирасава не пытался остановить или утешить её. Он просто сидел и пассивно наблюдал. Мана продолжала плакать.
Она не знала Синдзи. Она никого не знала. Никто не знал её. Никто никого не знал. Был лишь самообман и жалкое стремление, отчаянное желание не чувствовать себя столь одиноким.
Но таковы были все люди. Одни. Вокруг сердца были... стены, которые не мог пробить ни один язык, никакие действия, ничто. Даже то, что Синдзи рассказал ей в фургоне, это звучало так, будто он цитировал строки из пьесы. Там были эмоции, но срежиссированные. Словно он так чувствовал, что должен чувствовать, произнося эти слова. Между ними по-прежнему был тот невидимый неразрушимый барьер. Тот же барьер, что существовал между всеми людьми.
Она никогда не узнает, кем он был на самом деле.
Потому что сейчас он наконец умер, исполнилось его последнее желание, и ни она, ни кто-либо ещё никогда не знал, кем он был. Никто никогда его не знал.
Конец.