В селе файна дивчинка с восточным украинским выговором была в центре внимания. Если шёл дождь, мы садились на порожке в сад под навесом и делали мёд: терли спелые груши друг о друга, слизывая сладкую кашицу, и слушали мои выдуманные истории, веря в них вместе со мной.
В погожие дни нас ждала речушка Слонивка с шоколадными упругими бирками камыша, с жёлтыми лилиями, беготня по стерне — сжатому полю босиком и не уколоться. Утром поход на леваду за кислым диким щавелем для бабушки на борщ. А вечером в воскресенье — кино в клубе за пять копеек.
Назад — темень, электричества ещё не было. Идём гуськом по стёжечке, бо дорога в пыль сбита подводами с лошадьми и коровами. Ребята делали схованку, внезапно пугали, и начинался бег по песку с хохотом и визгами.
Дома мы с сестрой приводили в порядок сандалики, мыли ноги, и бабушка угощала меня парным молоком с вечерней дойки, с чёрным душистым хлебом. Пенка у самого носа сладко пахла травой, чем-то тёплым и счастливым. Перед сном мы вместе с бабушкой читали «Отче наш». Потом к иконостасу подходил дедушка, долго что-то шептал и, кашляя, забирался на печку в кухне.
У них с бабушкой было шесть сыновей и две дочки. Старший пал смертью храбрых, второй пропал без вести, третий, мой отец, с восемнадцати лет тоже участвовал в войне сороковых. Вспоминая Прибалтику, говорил, что местные от них там отворачивались и воды не подавали. Юную сестру Лиду и младшего брата Петра, как и всю молодёжь, немцы увезли в Германию. Тётя Лида потом умерла молодой, осиротив троих детей. Сестра Саша дочку и троих сыновей поднимала одна, без мужа, погибшего на фронте. Его портрет всегда висел под иконами.
Через двадцать пять лет от Петра пришло письмо из Англии с фотографией: игрушечный домик, мотоцикл с коляской, он и жена-англичанка Дора. Когда разрешили приехать, он оформил документы, купил билет, а ночью во сне умер. Отец тогда сказал:
— Наверно, пэрэжывав… Так николы и нэ побував дома… А смэрть — лэгка.
Мама тоже сожалела. Она мечтала, чтоб я когда-нибудь побывала в Англии. Но мечты разбиваются…
В своём быткомбинате, работая главным экономистом, мама возглавляла парторганизацию до самой пенсии и взносы ходила исправно платить, пока партийцы не разбежались. Как-то долго лежала в областной больнице, вернулась домой и засела за газеты, что выписывала. Отец их складывал на этажерке не читая. Долго изучала она «перестроечные» номера, посмотрела телевизор, послушала самого главного и с ужасом обронила:
— Бог цёго шэльму-говоруна вон як помитыв! Тэпэр порушать и покрадуть всэ… Яка бида будэ людям! Божэ мий, яка бида знову!..
Выбросила все газеты, ушла в свою комнату и завязалась изнутри шнурочком. Выходит моя затворница, только чтобы покормить во дворе пять своих курочек. Насобирав денег, приезжаю летом домой. Говорю: «Мамуля, ты вон какая бледненькая, пошли в садок, на солнышко». А она: «Ты шо, нэ чуеш, як там нимци стриляють?!» Хотя как-то ещё в седьмом классе я, устав учить трудные немецкие перфекты-презенсы, возмущённо выдала: «И почему немцев всех не перестреляли?!» Мама страшно зашипела и так сильно ударила меня по щеке, что до сих пор помню свою детскую неправоту.
В Германии советских девушек по голубым, жёлтым и зелёным, что ли, треугольничкам на груди распределяли — на тяжёлые работы, для солдатских утех, а худеньких и симпатичных к хозяевам. Мама попала в служанки. Многому научилась. Гладила — легко и мастерски. И меня потом научила. Возвращалась в Союз из лагерей для перемещённых с чемоданом одежды от хозяев. На родине в поезде украли всё.
Жовтоблакитников-перестройщиков отец сначала приветствовал, флаг с трезубцем повесил у себя в комнате. Сам спроектировал часовенку и сам при въезде в городок построил. Приехала как-то домой, а флага нет. Спрашиваю:
— Зняв?
— Зняв. Щэ раз убидывся, шо вид пэрэстановкы доданкив сума нэ миняеться. Та й брэхни тэпэр стало щэ бильшэ.
И начал вдруг вспоминать, как, ещё шофёрствуя, ездил по делам в — сейчас — Тверскую и Новгородскую области и был удивлён, услышав там немало украинских слов: черевики, панчохи (чулки), пивень (петух), чуть, чуять, трохи, зробить, знайти, ховать (прятать), ледащий, орать (пахать)…
— Дэ мы, а дэ Росия — а всэ одынаковэ.
Первого мая отец походил-походил по центру города, пришёл домой и посожалел:
— Нэма чым солидарызуваться… И за шо я воював?!
Награды не надевал. Стеснялся — предали стариков-защитников с «запёкшимися на груди медалями» — словесная ирония-«находка» в их согбенную, уходящую в вечность спину…