— Раз так, забирайте его с глаз долой! — прикрикивает она. Проиграла. Позорно проиграла. — Все, Волков, теперь ты в полной власти у Макеева Артура Андреевича. Артур Андреевич… — Ее глаза зло поблескивают, как у зверька, у которого хищник отнял заслуженную добычу. — Надеюсь, вы найдете ему применение и наставите на «путь истинный».
— Конечно, Елизавета Петровна, приложу все старания. — Учитель улыбается. Поворачивается к застывшему старшекласснику. У него взгляд лучистый и неожиданно теплый. — Пойдем, Дима. Полагаю, я знаю, где проводить твое перевоспитание.
И Волков практически вылетает следом за ним. Когда дверь в директорский кабинет захлопывается за спинами, точно передавая негодование хозяйки, Артур Андреевич выдыхает и улыбается уже расслабленно, чуть неловко, пока Дима во все глаза на него смотрит. Разглядеть благодетеля удается только теперь.
Артур Андреевич — молодой мужчина, но что-то в нем все равно дергает за струну внутри. Дима присматривается внимательно, но не может уловить, в чем особенность: внешний вид у преподавателя самый обычный. Он в светло-коричневом строгом костюме, чистом и аккуратном, хоть и заметно не новом; у него худое лицо с высокими скулами, лучистые, как свечки, глаза за стеклами очков в простой недорогой оправе. Светло-русые волосы хоть и причесаны, спокойно лежать не желают и немного торчат. Ему больше тридцати, но меньше сорока. Если бы Дима пересекся с таким в толпе, он бы прошел мимо, даже не заметив — ничего, что выделяло бы из остальных, в Артуре Андреевиче нет. И все-таки что-то заставляет Диму насторожиться.
— Так… что мне делать? — бормочет Волков мрачно. Он растерян: сначала угроза, потом спасение, а расспрашивать сейчас нет настроения. Только бы понять, зачем он Макееву сдался. И тут же вспоминает, где его видел: конечно, это ведь…
— Я учитель начальных классов, — вежливо представляется тот. — Так что завтра, будь добр, подходи в наше крыло. Я понимаю, что тебе не захочется, но директор на все готова, лишь бы тебя сейчас прогнать. Не давай ей повода. — Он снова улыбается, но глаза его все равно нерадостные. Более того, он так запросто раскусил задумку, что Диме становится неуютно.
— Приду, — с новым вызовом заявляет Волков.
— Вот и славно. До завтра!
Артур Андреевич поднимает ладонь, а затем разворачивается и идет в сторону лестницы. Костюм на нем сидит хорошо, спина держится ровно, но даже в ней чувствуется какая-то потерянность. Будто на плечах тяжелый груз, который учитель старается не показывать. Стал ли уже новой обузой ему спасенный старшеклассник-бунтарь?
Дима выходит на крыльцо и поднимает голову. В небе все еще чувствуется гроза.
========== (2) Шеффлера ==========
необходимость перемен.
В старом спальном районе небо кажется еще более мрачным. Оно хмуро ворчит в проемах между прямыми линиями крыш; девятиэтажки поднимаются столбами, стеной ограничивают даже дыхание, их безликие многочисленные окна слепо глазеют ровными рядами. Вся жизнь, от рождения до смерти, проходит под наблюдением этих монотонных блоков, клеток для бескрылых птиц. Ты дышишь этой слежкой, носишься от неё к ней же, мотаешься, ломаешь себя и снова сращиваешь, а они всё смотрят и смотрят. Пустое и безмолвное угнетение. Сам город давит на своих жителей, никакой в нем радости.
В бетонном квадрате — такой же квадратный участок. Близ подъездов теснятся покоцанные автомобили с потертыми номерами, дальше от них окруженная невысокой металлической оградой детская площадка. Она заставлена каруселями, дешевыми и потрескавшимися, с ржавым спуском на горке и прохудившимися грязными лавочками. Хотя в центре города еще может быть лето, тут уже перевалило за октябрь. Унылая застойчивая атмосфера и грозовые раскаты выше домов, куда никто не дотянется.
На неподвижной вертушке, на одной из опорных балок, сидит и курит Дима. Длинные пальцы сжимают рыже-белую сигарету, только зажженную, от нее поднимается и стынет в воздухе струйка дыма. Дима почти видит себя со стороны: высокий парень, черные всколоченные волосы ниже затылка уже отросли, потертые джинсы и спортивная толстовка. Рыжий, кучерявый парнишка, и Валек, рослый детина, не зря обменявший тучность на мускулистость, как идиоты балуются на комплексе, качаются на кольцах, залезают по лесенкам. Им хоть бы хны; наступил одиннадцатый класс, этим придуркам лишь бы веселиться. Валька еще богатые предки протолкнут, Рыжему откровенно плевать, а Дима старается об этом не думать. Все равно. Как говорили, он и так пропащий, учеба того не изменит.
Если менять, то все и сразу. У Димы же нет возможности. Вроде и хотелось бы, до того собственная жизнь осточертела, поперек горла стоит — а как? Достало. Дима раздраженно выдыхает новые клубы дыма.
Лидочка подходит и бросает парням упаковку чипсов, словно собакам. Начинается дележка, девушка, сморщив носик, отходит к Диме. Она в аккуратном платьице и колготках в сеточку, сама элегантность. Обычно она не возится с теми, с кем непосредственно не собирается спать, но с Димой у них отношения давние приятельские, так что время с ним она проводит добровольно.
— Не выперли? — не соответствуя грациозному виду, интересуется она.
— Не выперли, — подтверждает Дима. Он не настроен на болтовню, но Лидочка на то и Лидочка, что привыкла добиваться ответов.
— А чего так?
— Вступился тип какой-то. Ведет у началки. — Дима хмурится: вспоминаются лучистые, но неулыбчивые глаза. Продолжает с внезапной мыслью: — Лид, ты ведь все о всех знаешь…
— Говоришь, будто я старая кошелка с рынка, — дует губки девушка, но она явно польщена. Странные эти девчонки, плохая репутация им льстит. — Но так и быть, знаю много. Об этом типе хочешь услышать?
— Да. Артур Андреевич… Макеев, вроде. — Дима достает из кармана толстовки новую сигарету и зажигалку.
Лидочка думает, а если не думает, то вспоминает. Снова воцаряется тишина, разгоняемая скрипом старых каруселей и гоготом и матами со стороны приятелей. Рыжий забирается на верхушку комплекса и оттуда скандирует частушки. Он даже не пил, а уже веселый — вот что тупость с людьми делает. Дима размышляет, как объяснять родне, что их вызовут в школу, а их точно вызовут. Пусть не выгнали, а все равно разборка будет покруче обычных выговоров, с ними отец мирится легко. Трепка — ладно, без проблем, Дима снесет и не пискнет. А остальное…
Жизнь Димы застыла как в сломанном калейдоскопе. События, люди, места — все одно и то же. Он помирает со скуки и все больше затягивается в черную дыру, которую сам в себе открыл. Бесконечность по кругу, следующий день еще больше давит, чем предыдущий. Забывается все, что было яркого. Дима сам себя ненавидит за черноту и серость, он сам себе отвратителен. Подростковый максимализм? Если так, то давно пора отпустить.
— Слушай, это не тот ли, про которого еще слухи ходили? — подскакивает Лидочка. — Да, точно он! Только про слухи я тебе не скажу сейчас, тут проверить надо!
— Что за игра в сыщиков? Не придуривайся.
— За ложную инфу и повесить стоит, — не соглашается девушка. — Вот как раздобуду, поболтаем. Там что-то хреновое точно было. Его нормальные люди сторониться должны, когда-то и сторонились. Он раньше в тридцать восьмой работал, у меня там девчонка-подружка, поспрашивает у своих. Но ушел он со слухами. Грязный, короче. А чего к тебе полез?
— Перевоспитание. Священный долг школы.
— Да ладно? Так и сказал? Нафига?
— Хрен знает. — Дима не смотрит на одноклассницу. — Вот сегодня и узнаю.
Все-таки он к нему пойдет. Правильно Макеев сказал: директор как прознает, придерется и вышвырнет за порог школы, плакало тогда благополучие. На какое-то время придется побыть пай-мальчиком, хотя от одной мысли об этом внутри вскипает негодование. Да никому он ничего не обязан! Эта дрянь рыжая еще радоваться должна, что он сумку англичанки не поджег, а всего лишь спрятать попытался! Дима прокусывает фильтр сигареты и морщится. Опять взбесился на пустом месте.