— Звонил Франческо, — сказала Лючия. — Откуда-то из Колумбии — забыла, как называется это место. Просил передать, что желает тебе успеха и очень тебя любит. Мария… — Лючия всхлипнула. — Ты такая талантливая, такая… великолепная… ты… ты… Мы скоро станем тебе не нужны.
Она разрыдалась.
Потом все куда-то делись, и Маша осталась одна в своей гримерной. Она сидела возле зеркала, не в силах поднять руки и разгримироваться. На нее глядело изможденное страданиями и смертельной болезнью лицо Виолетты. Ее била дрожь, болела грудная клетка. «Виолетта умерла от чахотки, — пронеслось в голове. — Но я же не она, а Маша, Мария Грамито-Риччи…»
— Встряхнись же, Мария. Тебе нужно жить, чтобы петь, — вслух сказала она. — И петь, чтоб жить, — добавила чуть тише. — Сегодня, кажется, ты сделала первый маленький шаг к достижению своей цели. Но до нее тебе еще идти и идти… Она увидела в зеркало, как открылась дверь и в комнату вошел молодой человек, который стоял возле стены.
— Кто вы? — спросила Маша у отражения в зеркале. — Вы похожи на настоящего Альфреда. Ради вас можно бросить все и… Ах, не слушайте меня Бога ради, — спохватилась она. — Во мне все еще звучит музыка Верди.
Молодой человек подошел совсем близко и улыбнулся ей в зеркало.
— Меня зовут Бернард Конуэй. Мы с вами уже встречались, но нас тогда не удосужились друг другу представить. Миссис Грамито-Риччи, я поздравляю вас с настоящим большим успехом.
Маша расхохоталась и поняла, что близка к истерике.
Она зажала рот рукой и испуганно посмотрела в зеркало. Оттуда ей все так же дружелюбно и приветливо улыбался Бернард Конуэй. У него было невозмутимо спокойное лицо.
— Все в порядке, Мария Джустина, Маджи. Можно, я вас буду так называть? Так звали мою покойную мать. Я сейчас уйду, потому что сегодняшний успех вы должны отпраздновать в кругу родных и близких вам людей. Но мы с вами еще увидимся, правда? До скорой встречи.
Он помахал ей рукой.
Маша обернулась и увидела, как за Бернардом Конуэем захлопнулась дверь.
Казалось, в этом небольшом итальянском ресторане собралась половина Нью-Орлеана. Его хозяин, синьор Сичилиано Джиротти, бегал по залу, добродушно покрикивая на официантов и собственноручно разливая по бокалам шампанское.
— Прекрасная синьора, вы гордость и любимица всего нашего города, — начинал он каждый свой тост и смотрел на Машу повлажневшими от восторга и умиления глазами. — В этом ресторане пел сам великий Марио Ланца. Я был тогда мальчишкой, но мой отец рассказывал, что Марио очень любил ризотто с грибами и розовую «Этну». Ах, синьора, как же вы пели! Особенно это. — Сичилиано выпятил толстый живот, задрал подбородок и запел высоким чистым тенором: «Addio, del passato bei sogni ridenti»[18].
Маша сидела в центре большого стола в окружении близких родственников. Она была в тонком шелковом платье кремового цвета и совсем без грима. Кружилась голова, хотя она выпила всего полбокала шампанского.
— Скушай чего-нибудь, очень прошу тебя, — умоляла свекровь.
— Отстань от нее, Аделина! — во всеуслышанье приказал жене Джельсомино. — Девочке нужно прийти в себя.
— Сначала ей нужно поесть, — громко возразила Аделина. — Она похудела за эту неделю на несколько фунтов. И стала бледная, как эта чахоточная Виолетта. Я очень боюсь за ее здоровье.
— Черт побери, да замолчи же ты наконец! У девочки фигура кинозвезды, а вот вы все расплылись и превратились в настоящие кули с мукой. Это от безделья, — сделал безапелляционный вывод синьор Грамито-Риччи. — Наша Мария работает как вол. Вот кто прославит на весь мир нашу славную фамилию.
Он наклонился и звучно поцеловал Машу в щеку. Она улыбнулась в ответ и благодарно похлопала Джельсомино по руке.
— Я предлагаю выпить за моего брата Франческо, — подала голос сидевшая напротив Лючия. — Если бы не он, мы бы никогда не познакомились с Марией. Так бы и сидели в своем пруду, как довольные сытые караси, смотрели на мир через экран телевизора, ходили в кино, в гости, старели, дурнели, толстели…