— Несдобровала дружина брата, худо им пришлось. — Загрустила Белава.
Ещё долго она поднималась, у горы ни края, ни пика не видела, со скользких камней чуть было не срывалась, отдыхала лишь, когда они пологими тропами сменялись. Всё темней и темней становился день, всё сильней деревья кривились да шире зелёные и рыжие лишаи по камням расползались. Чем дальше — тем громче вороны каркали. Лишь к вечеру добралась Белава до вершины. Утонуло солнце в бескрайней чаще лесной, одной ощупью идти получалось.
Нога княжны упёрлась во нечто мягкое, и прокричал жуткий бас с земли:
— Ау-у-у, по что не любить и ногами бить? Ау-у-у, и без того ранен я!
Воззрились на неё два жгучих рыжих глаза, отпрянула Белава. Вышла из-за облаков луна, стали один за другим дивные цветы вокруг распускаться, и предстало перед очами чудище с волчьей пастью, шипастое и когтистое. Чем ярче его дикий взор и цветы всё вокруг освещали, тем страшнее княжне становилось. Обхватило чудище двумя лапами свою ногу и застонало:
— Прошу, странница, выручи меня! Не хочу я здесь погибнуть.
— Помогу, если скажешь, где брата моего искать. — Ответила Белава, медленно подходя ближе. — Вижу, одолел он тебя, но самого его здесь нет.
— Верно, приходил сюда добрый молодец до цветов охочий. — Простонало чудище. — Только, прошу, помоги.
Она осмотрела его больную лапу, поднялась и стала толстые палки в округе искать, приговаривая:
— Да, не задался твой день, лихо ты окаянное. Но ничего, на ноги тебя поднимем.
Молчало Чудище и лишь хвостом бесовским постукивало.
Наконец отыскала Белава палки, благо, свет волшебный позволял всё видеть, приложила шины с двух сторон к сломанной лапе и своим поясом крепко всё перевязала, а затем страдальца поддержала, пока тот вставал. Опирался он на свою дубину длиною в сажень и на девичье плечо, оттого чуть к земле не пригнулась Белава, но, стиснув зубы, терпела.
— Брат твой, — прохрипело чудище, — настоящую глупость задумал. Не ведая, на себя проклятье наложил.
— Какое именно проклятье? — С опаской уточнила княжна.
— Скоро сама увидишь.
Доковыляли они до самой вершины, где цветов целое море сияло, да так ярко, что затмило бы солнце закатное. Своим костлявым чёрным перстом указало чудище на камень с рост человеческий. Белава подошла к нему и дар речи потеряла: высечены в скале лик и рука её брата, словно из валуна он сбежать пытается. Мёртвой хваткой сжимал он цветок, янтарём пылающий.
— Говорил я ему: не рви цветов, худо будет. — Проворчало чудище, закатив глаза. — Силён твой брат, спору нет, да только ни слова мне больше сказать не дал, сразу биться полез. А послушал бы — уберёг бы себя от беды. Зачарована эта гора, всякий, кто здесь стебель переломит, окаменеет или лицо человеческое потеряет да вовек горы не покинет. Повезло ему, что хоть лицо при нём осталось.
Прогнав прочь слезу горькую, спросила Белава:
— Как же спасти мне братца родимого?
— Идём, — поманило за собой чудище, опираясь на дубину свою как старец на клюку, — я расскажу.
Завернули они за Тихомирово пристанище каменное и предстала пред ними деревянная статуя, от времени и непогоды почерневшая и потрескавшаяся. Разглядела Белава в ней полную женщину с бровями хмурыми, всю плодами и ягодами увешанную. Голову её венчали резные васильки и колосья, а в руках держала она крынку добротную.
— Кто же это? — Изумилась княжна. — Неужто…?
— Коль о Матери Сырой Земле подумала, права будешь. — Везде она живёт. Травы, цветы и кустарники — её пышные волосы, скалы каменные — её кости, корни деревьев — её жилы, сочащаяся из недр вода — её кровь.
— Но здесь же нет ничего! — Воскликнула Белава. — Пусто, пыль одна безжизненная! Разрыв-травы и той уже не сыщешь.
Чудище, тяжело дыша, село на голую землю и поскребло её когтями, а после молвило, да с такой грустью голос его хрустнул, будто дуб вековой переломился:
— Сбежали звери и лешие с этой горы, одни лишь вороны со мной остались.
Сжалилась княжна, села рядом с ним да по голове косматой погладила.
— Почему же гора свою жизнь растеряла? — Спросила она тихо.
Ярче прежнего взор его заискрился, стукнуло чудище кулаком о землю да рыкнуло с обидою:
— А оттого, что Мать Сыру Землю здесь почитать бросили. Она, знаешь ли, не любит, когда её дары берут, цветы и плоды срывают, а землю потом не возделывают, на произвол судьбы бросают. Боги всемогущи и величавы, да сердца их в точности как у людей — печалиться и радоваться могут, любить и болеть. — Чудище обвело поляну своей могучей рукой. — Раньше был на этой горе сад дивный сродни Ирию — только птицы со звонкими девичьими голосами на ветках не сидели. Жители деревень ближайших почитали Землю-Матушку. Чем меньше мудрых людей оставалось, тем скорее её забывали, и однажды поднялся добрый молодец — королевич заморский — на гору, чтобы цветок сорвать, обещал недоверчивой богине потом весь сад облагородить, ветки лишние посрезать, землю взрыхлить. Сорвал он цветок первым раскрывшийся, а, уходя, тихо сказал: «Ни за что уж не вернусь сюда, больно путь далекий». Донёс ветер-супруг его слова до жены своей, разозлилась Мать Сыра Земля и наложила проклятье на гору и любого, кто попробует хоть что-то взять с неё: «Раз деревья новые вы не сажаете, сами ко мне прирастёте!». — Чудище обхватило голову лапами.