Жили они в Ленинграде на съемной квартире, и, как было известно Николаю, особо ни в чем не нуждались. Причем, от финансовой помощи, предлагаемой Николаем, Вовка отказывался, и это для друга казалось довольно странным — где это Вовка там, в Ленинграде, мог так хорошо зарабатывать, будучи сначала неходячим калекой, а потом просто студентом дневного отделения? Мать ему высылала лишь крохи…
Когда же Вовка после окончания института вернулся в Новосибирск, то об этой скрытой части своей жизни он, практически, никому не распространялся. Даже Николаю он поведал о ней всего лишь несколько общих фраз и просил никогда не спрашивать об этом Киру, ибо от подобных вопросов у нее случались неконтролируемые приступы истерии. И все знали, что в разговоре с Володей тема Киры — это табу, это горячо, так горячо, что ее лучше не касаться.
С тех пор, Вовка не заводил новых друзей — если не брать во внимание исключительно деловые или полезные знакомства — а с большинством прежних, либо расстался совсем, либо виделся очень редко, причем, домой никого не приглашал, и встречался со всеми на их или, как говориться, на нейтральной, территории. Единственным исключением остался лишь Николай.
Сразу по возвращении в Новосибирск, Вовка, не въезжая в родной дом, снял для себя с Кирой квартиру, оберегая жену от посторонних взглядов и контактов, включая даже родную мать и брата. А вскоре купил себе трехкомнатную кооперативную квартиру, опять же непонятно на какие шиши — говорил, будто занял у одного хорошего ленинградского знакомого.
Работать по специальности Вовка не пошел — как-то открутился от распределения. И, действительно, — на нищенские сто двадцать рублей зарплаты инженера вдвоем с Кирой им было не прожить. Его двоюродная сестра Люська — с которой в юности у Николая были кой каковские любовные шашни, а у Вовки надежды обрести в Николае не только друга, но и родственника — устроила Вовку администратором в кафе «Веснушка». Ей это было сделать несложно, используя связи и влияние своего мужа — директора самого Горторга. А вскоре и Вовку — опять же по протекции сестры — повысили в должности, назначив уже директором все той же «Веснушки».
И с тех пор Вовка для всех из просто Володи превратился во Владимира Ивановича, исключая Николая, для которого он мог оставаться, как и прежде, и Володей, и Вовкой и Вованом.
Оклад у Васильева в кафе был, ясное дело, невысокий, зато сама по себе подобная должность, в брежневские времена наступавшего тотального дефицита, приносила немалые доходы, многократно его превышающую, и к тому же опутывала всевозможными полезными связями. Кроме того, Володя не был жестко привязан к рабочему месту, и располагал достаточным временем, чтобы потратить его на личные дела, в частности, на заботу о Кире, на поддержание здоровье которой сэкономленное рабочее время было, как нельзя кстати востребовано, впрочем, как и полученные помимо зарплаты деньги на приобретение дорогих, дефицитных лекарств.
Так что в этом плане Васильева всё устраивало, и он ни в какую инженерию, ни на какие предприятия имени Серпа и Молота, где бы мог реализовать полученные в институте знания, совершенно не стремился.
И, вообще, все остальное у новоявленного директора кафе получалось как-то легко, как-то само собой. Так, не прошло и полугода, как он купил матери, к тому времени вышедшей на пенсию, отдельный дом в деревне Бугры, правда, к тому времени уже вошедшей в черту города. И этот старинный, рубленный, но все еще добротный дом, построенный каким-то купцом еще в царские времена, стоявший на отшибе поселения, был скорее похож на богатую загородную дачу. К тому же располагался он в живописном месте — межу тихой речушкой Тула и, широко раскинувшейся окрест и тогда еще почти девственной, словно дикий лес, березовой рощей.
Правда, тут не обошлось без некоторой накладки — одним углом усадьба вклинивалась в заброшенное кладбище и даже вобрала в себя какой-то столетний, полуразрушенный склеп, с давно замурованным входом, разрушенными надписями и орнаментом, из коих остались различимы лишь несколько мраморных двуликих горельефных фигурок. Однако Володю, впрочем, как и, прежде всего, саму тетю Пану, близкое соседство с покойниками не смущало. Зато на территории усадьбы была новенькая, только что отстроенная прежними хозяевами, банька, большой огород и обширные плодовые посадки малины, крыжовника и смородины. Да и тетю Пану, проведшую детство и юность в деревне, гораздо больше привлекала возможность поковыряться в земле, чем обращать внимание на смиренных усопших.