Скитальцы юркнули в трубу немаленького диаметра, быстро проползли по ней, потом пробежали под какой-то сводчатой конструкцией и оглянулись.
«Глаз» развернулся в их сторону!
— Антон, давай налево, там легче будет затеряться среди всякой мешанины.
Но напарник стал вести себя странно.
— Я больше не буду удирать, Василий. Мне кажется ОН пытается общаться с нами. Я не знаю, кто его построил, но в нем есть что-то надчеловеческое.
— Конечно же надчеловеческое, если точнее генеральское, звезднопогонное. Антон, ты не с той штуковиной решил общаться. Это же тебе не баба пятьдесят второго размера. Нас тут выдрючат, высушат и выкинут за колючку. Через пару дней и косточек в наличии не останется, их зверушки разберут.
— У меня нет костей, Василий. Я — проявление Абсолюта. Кости и кожа, и плоть — это мираж, иллюзия, майя.
— А нахрена Абсолюту так проявляться? И когда твоя «майя» заболит или зачешется, это ты кряхтишь и стонешь вместо Абсолюта! Да ты посмотри, что «глаз» вытворяет.
И действительно от вогнутой ячеистой конструкции потянулось что-то напоминающее либо очень густой ветер, либо чрезвычайно разреженный пар. И это сомнительное дело направлялось к путникам по довольно четко очерченному каналу.
Василию сразу стало не до напарника. Он ринулся наутек, в общем-то не очень соображая куда. Из-за экстраморфина он не столько паниковал, сколько полуотключился, однако глаза что-то еще высматривали, нос вынюхивал, уши выслушивали, подкорка мозга бросала тело то туда то сюда, суматошно реагируя на препятствия. Пару раз Василий оскальзывался и чувствовал боль на разбитых губах и ободранных руках. Но и эта боль была какая-то отстраненная. Пару раз боди-комп пытался помочь советом и спрашивал, выводить ли на бимоны имеющиеся карты местности, не повторить ли сеанс спутниковой связи, не поиграть ли сейчас в трехмерные крестики-нолики, не спеть ли.
Потом Василий машинально оглянулся и увидел, что оторвался от «глаза» на порядочное расстояние, по крайней мере, куда больше, чем Антон. А напарника как раз накрывал и захватывал порыв того густого ветра, отчего движения тела и конечностей сразу стали какие-то прерывистые, дискретные. При этом дискретность все более увеличивалась, разные части и члены у Антона двигались по своим особым маршрутам. Он вроде бы разлетался на лоскутки, словно рисунок в детском калейдоскопе. Только струйки крови, напоминающие длинные тонкие веточки, и порванные струны сухожилий явно не соответствовали детской игрушке. «Глаз» как будто изучал Антона при помощи полного разъятия. И кончилось это тем, что от напарника остались лишь какие-то конфетти, но и они быстро превращалось в набор геометрических точек.
«Полное растворение, — автоматически подытожил Василий, — он получил то, что хотел. Но я-то всегда требовал другого, это должно ведь учитываться.»
Когда «глаз» стал разворачиваться в его сторону, то уже нашлась какаято полуразрушенная канавка с гниющей жижей на дне. Василий соскользнул в нее и пошлепал, стараясь пригибаться как можно ниже. Однако, над головой неотвратимо возникло и быстро сгустилось марево со странными оптическими свойствами — оно вроде бы состояло из множества газообразных линз. Воздух был пошинкован на отдельные объемы, одни из которых как бы раздулись и стали тугими, словно буфера молодой красавицы, другие наоборот съежились и провисли на манер старушачьих сисек.
Марево опустилось и рассекло самого Василия на отдельные странно смотрящиеся куски — получившаяся картина смахивала на совместное творчество Сальвадора Дали и Пабло Пикассо. Но при том полная анестезия, никакой боли. Чудом сохранившимся зрением Василий видел, как пролетают, кружась, руки, ноги, гирлянды кишок, уши — все они были измененных форм и размеров. Безобидная такая расчлененка, похожая на карусель. А потом они упорхнули прочь и Василий на мгновение остался в пустоте, странной, промятой складками, рассеченной прожилками как мрамор. Все несущественно, все пофиг — только такая мысль осталась при нем, но даже она слабела.
Время отделилось от него и стало несильным ветерком. Он висел, затухая в пустоте, пока вокруг не зароились вдруг другие части другого тела. Вскоре уже Василий воплотился в новую форму, которая приспособлена была жить там, где нет человеческих дорог. У него появились челюстеруки, два панциря, передние и задние хвосты, бахрома отростков, три пары тонких длинных лап и родина под лиловым небом…
В какой-то сверхположительный момент пустота была оттеснена, марево отступило, а вместе с ним и бредовые видения. Неведомый эксперимент закончился. Василий встрепенулся всеми своими членами — самыми обычными, человеческими — и сфокусировавшимся зрением определил, что дренажная канава из открытой стала уже закрытой, то есть над головой появилcя свод и свет сменился тьмой. Это даже показалось уютным. Да и вскоре забрезжил впереди день — через какую-то сотню метров тоннель благополучно заканчивался.
А когда Василий снова вышел на свет, то увидел поваленную колючку и снесенные каким-то паводком столбы. Пожалуйте на волю, в пампасы. Оставив позади зону, Василий старался ни о чем не думать, но потом в его голове стал заседать дискуссионный клуб, который все-таки пришел к мнению, что это экстраморфин так разлагающе действует на психику. Половина того, что он увидел сегодня, просто — непрекрасные видЕния, наркотические глюки. А что касается Антона, то он просто взбесился и дал деру незнамо куда. Что и следовало ожидать от долбанного индуиста-буддиста-пофигиста.
К концу дня Василий все-таки ступил на болотистый берег озера Горькое. Из его амуниции мало что сохранилось, только вещмешок с универсальной щеткой и миской, в которую нечего было класть. Электромочалка и то сломалось, отчего теперь только лупила током и бессмысленно скакала по спине. Ну и конечно боди-комп накрепко присосался к груди. А еще сохранился пакетик экстраморфина. Его Василий без особого сожаления бросил в воду. А потом без особых колебаний снова выловил и ограничился тем, что отсыпал в озеро половину.
Василий, с трудом двигая ноги (те самые конечности, что совсем недавно, в видЕнии, самостоятельно плясали вокруг него) собрал немного валежника и подпалил его зажигалкой. Улегся на бочок, поджарил на костерке одну половинку своего тела, повернулся и припек другую. Затем успел отодвинуться, прежде чем отрубился от изнеможения и легкого дымного отравления. Снов не было, ни приятных, типа вручения Нобелевской премии, ни поганых, вроде круиза на барже с гробами.
Когда он прекратил спать, то почувствовал, что лучше полежать еще немного без какого-либо движения. Ведь достаточно одной подвижки и сразу все хором заболит, и руки, и губы, и поясница, и желудок, и его брат — кишечник.
Неожиданно он стал вспоминать то, что ему вспоминать не хотелось — один малоприятный эпизод из своей армейской биографии. В армию его призвали в конце 89 года как офицера запаса. Подобное приключилось лишь с одним его однокурсником и лишь потому, что тот повернут был на оружии и всяких воинственных выкриках. Но мирные люди вполне ловко скрывались от военкомата, несмотря на волны повесток, время от времени заливающих почтовые ящики.
А Василий не стал особо отбрыкиваться, может потому-что поднадоела «тихая» семейная жизнь и тоскливые будни мэнээса во ВНИИ холодильного машиностроения.
Вначале служба равнялась работе в спокойном учреждении, мало отличимом от гражданского, только зарплата была повыше. Но по мере того, как на эту зарплату доставалось продуктов все меньше, работа становилась все более неспокойной. Кончилось это переброской в южные края, под Моздок, в одно малопонятное инженерное подразделение. Вскоре Василий первый раз услышал как свистят пули, и понял, что свистнувшая пуля уже не опасна.