Якоб Бёме.
Гравюра 1675 года из издания «Mysterium Magnum» 1678 года
Мартин Бубер. I960
Эта «меланхолия» не есть временное настроение. В то же время не следует думать, что это лишь характеристика психологического типа, как можно подумать при беглом чтении «Утешительного послания о четырех выводах». Здесь Бёме уделяет особое внимание меланхолии и характеризует ее как «жадную до света». Многомерность этой потребности в «изобилии света» невозможно не заметить: «Натура меланхолическая, мрачная и измученная, она не богата избытком жизни, она пожирает сама себя, она сама в себе печальна… но во мгле она все время в страхе и боязни перед судом Божьим»[50]. Атакованный и измученный дьяволом признает, что «существует ужас души перед темной бездной, она ужасается пред гневом Бога. Она часто думает, когда меланхолическое созерцание воспламеняется яростью созвездий, что дьявол уже здесь…»[51] Бёме пишет это «Утешительное послание» для тех, кто нуждается в духовном руководстве. Он говорит о том, в какой мере исходит из опыта собственных страданий: «До времени познания и мне было тяжко. Я пребывал в упорном противостоянии, пока не добился своего благородного малого венца. Тогда лишь я понял, что Бог не живет во внешнем плотском сердце, но в центре души. Тогда я понял это впервые… Так и бывало с великими святыми, что они много времени должны были бороться ради благородного малого венца»[52].
Меланхолия. Гравюра Альбрехта Дюрера. 1514
Собственный опыт дает ему право сказать: «Я хорошо знаю, что такое меланхолия, я знаю в равной мере, что приходит от Бога. Я знаю и то, и другое… Знание это покупается не ценой одной меланхолии, но равно и рыцарского борения, оно не дается никому без борения, даже если он избран Богом», — это слова из книги «О вочеловечении Иисуса Христа»[53]. Но Бёме знает и другое: «Божий Дух не позволяет связывать себя обязательствами, как ошибочно полагает наш внешний разум со своими законами и конвенциями»[54]. А в «Утренней заре» Бёме продолжает: «И когда в буре огорчения я вознес свой дух, свои душу и сердце, волю и все помышления вознес в едином порыве к Богу с решимостью бороться и не сдаваться. Он благословил меня, просветил меня Своим Святым Духом, так чтобы я мог понимать Его волю и освободиться от печали — таково было пришествие Духа»[55].
Это посещение, которое он именует еще нападением «на врата ада», разом и в корне меняет ситуацию: «И тогда после некоторых жестоких бурь мой дух прорвался сквозь врата ада вплоть до внутреннего рождения Божества, и там он был с любовью принят, как жених встречает и обнимает свою любимую невесту. И что это был за триумф в Духе, я не смогу ни сказать, ни описать. И это нельзя сравнить с чем-либо, разве только с тем, как посреди смерти рождается жизнь, и уподобить это воскресению из мертвых»[56].
Не подлежит никакому сомнению: здесь мы стоим перед подлинной тайной жизни простого сапожника. Он позволяет нам заглянуть в сокровенные глубины своего сердца. Он дает понять, что процесс внутреннего становления завершился, и он привел к таким результатам, которые недоступны ни последовательности понятийного мышления, ни поверхностному рассказу. Здесь господствуют высшие закономерности восприятия: воображение как ви́дение сверхчувственных реальностей, которые могут быть восприняты только «глазами Духа», о которых Бёме говорит в «Утренней заре»[57] и о которых позже говорит также Гёте. «Духовные уши» открываются только для сверхчувственно «слышимых тонов», которые древние вместе с Пифагором воспринимали как гармонию сфер, а поэты всех времен вместе с Гомером называли обращением Муз, наконец, это — голос интуиции. Особенности полученного гёрлицким сапожником опыта таковы, что при его описании Бёме пользуется неясной, двусмысленной речью, которая может быть как угодно истолкована. В самом деле, что такое, например, встреча, при которой его дух принят, «как жених обнимает свою возлюбленную невесту»? Добавим к этому отрывок из книги «О подлинном покаянии» (1622), в которой Бёме свое сверхчувственное переживание описывает как брачное соединение души с «небесной Софией»: