«Когда краеугольный камень — Христос — в смиренном облике человека проявляется в сердечном обращении и покаянии, то появляется Дева Мария в движении Духа Христова в ее девической красоте, пред которой душа в своей скверне ужасается, так что все ее грехи пробуждаются, страшатся и дрожат. И тогда наступает суд над грехами души, и она в смущении прячется и себя пред своим прекрасным возлюбленным стыдится, уходит в саму себя и уничижается как недостойная принять такое сокровище, понимая, что наш жребий украшать это сокровище и не знать ничего сверх этого. Но благородная София приближается к сущности души, дружески ее целует и лучами своей любви касается темного пламени души и просвещает душу большой радостью в силу девической любви, та же торжествует и хвалит великого Бога сообразно благородной Софии»[58].
Аврора. Гравюра из голландского издания Беме (Амстердам, 1686)
Эти образы, которые у Бёме встречаются нередко, близки мистике женщины в средние века, впрочем, подобные фигуры играют большую роль почти во всей мистической традиции; их не следует относить к декадентскому эротизму и прежде всего путать телесные и душевно-духовные содержания. Входя в полемику с сексуальной мистикой Эзекиля Мета и Исайи Штифеля, Бёме дает понять, что в отношении брачной жизни не потерпит никакой путаницы между чувственно-физическими и сверхчувственно-духовными процессами[59]. Впрочем, нам следует обратить внимание на то обстоятельство, что описанное в «Утренней заре» переживание просветления приходится на первый год его брачной жизни. Молодой супруг, который стал впоследствии отцом четверых детей, не имел оснований обратиться к эротической мистике, хотя в своих более поздних сочинениях он допускает непонятно жесткие высказывания относительно брачной жизни, которые напоминают известные высказывания отцов церкви[60]. Именно в этой связи следует понимать используемое Бёме сравнение, в котором он свой »триумф в Духе» уподобляет акту, в котором «жизнь рождается в самой смерти». И здесь мы можем установить связь с жизнью: как раз в этом, 1600 году, 29 января, Бёме становится отцом — его супруга Катарина принесла ему первенца Якоба.
Если читатель не преисполнен решимости безоговорочно отрицать реальность ирреального, он не станет толковать просветление Бёме как психическую проекцию чувствительного молодого человека. Ханс Грунски замечает: «Тот, кто чувствует и знает, как тесно сопряжены в философии Бёме дух и жизнь, не станет сомневаться во взаимосвязи обоих событий»[61]. Поэтому при осторожном истолковании можно сказать: «в пределах, вместе и внутри» реальных внешних обстоятельств находится для Бёме внутреннее. Бёме — человек зрения. Он приходит к видению и к постижению на пути созерцания, — к постижению, которое проникает вплоть «до глубочайшего рождения Божества». Содержание опыта и внешние факты, каковы брак и рождение сына, могли быть полезны юному мастеру сапожного ремесла как моменты, высвобождающие душевное переживание. Конечно, эти события и наблюдения были для него прозрачны лишь постольку, поскольку он теперь разом смог видеть и слышать духовно. Благодаря Бёме веймарский поэт и естествоиспытатель (Гёте) пришел к следующему взгляду на природу: в феномене эмпирически познаваемого мира лежит фундаментальный первофеномен и всё новые и новые становления образов (метаморфозы), хотя Гёте специально и не говорит об этом.
Таким образом, житель Гёрлица перешагнул порог сознания. Практика инициации знает такого рода «пороговые переживания». Например, Апулей из Дадауры (вторая половина II века) сообщает о своем переживании посвящения: «Я достиг границы жизни и смерти. Я вступил на порог Прозерпины и, после того как прошел через все стихии, вернулся обратно. В момент глубочайшей полуночи я увидел солнце в его ярчайшем свете»[62]. Это видение «солнца в полночь» довелось пережить и Бёме[63]. «Я могу рассказать вам о том, что за свет открывается тому, кто узрит центр природы. Но никакое собственное разумение не позволит достичь этого»[64]. Мы уже цитировали отрывок из «Утренней зари», в котором Бёме описывает прозрение. Продолжим: «В этом свете мой дух тотчас стал проницать все, — переживание прозрачности подтверждается собственными словами Бёме, — и во всех тварях, а также в травах и растениях познал Бога, каков Он и кто Он и в чем воля Его. В этом свете возросло и окрепло мое желание описать сущность Бога»[65]. Отсюда мы узнаем нечто существенное как о мотивах его писательства, так и об избранной тематике.
62
Apuleius. Metamorphose n oder Der goldene Esel. Reinbek, 1961 (= Ro- wohlts Klassiker. 96/97). S. 208.