Он снял с полки папку, на которой была приклеена этикетка «Переписка с работодателем», вынул оттуда листок с аккуратно наклеенными телеграфными ленточками.
«Благодарю за выписку из «Гессенской хроники» о закладке Теофельса. Попробуйте установить, в каком году был возведен донжон».
Подписи не было, да и зачем она, если корреспондент всегда один и тот же?
Доктор пояснил:
– Теофельс – это родовое гнездо, названное в честь Тео Крестоносца, который на свою палестинскую добычу построил замок. Клиент велел собирать об этом владении все сведения, даже самые пустяковые.
Посмотрев на идентификационный шифр, пробиваемый телеграфным аппаратом отправителя, Эраст Петрович сказал по-японски:
– Это закодированный номер, не позволяющий вычислить адрес. Я видел такие в британском военном министерстве минувшей осенью, когда пытался предотвратить Южноафриканский кризис. Мы имеем дело с человеком непростым. А от хозяина, боюсь, ничего полезного мы больше не узнаем. Его используют вслепую, это ясно.
Я был того же мнения.
– А кто отец Самсона Фандорина? – спросил доктор. – Того, что был вундеркиндом? От Корнелиуса фон Дорна до конца восемнадцатого века мне нужно восстановить еще три или четыре российских поколения.
Но Эраст Петрович не был расположен к генеалогическим беседам.
– Поговорим об этом в другой раз. Нам с коллегой пора идти, – учтиво, но твердо молвил он.
Мы откланялись.
На улице господин остановился, внимательно осмотрел стену особняка, дошел до угла и удовлетворенно кивнул:
– Ага, вот и связь.
– Какая связь?
– Телеграфная. Должен же домашний аппарат ван Дорна быть соединен с сетью. Видишь?
Он показал на столб, к которому от крыши дома тянулся провод.
– Держу пари, что хозяин кинулся отстукивать своему клиенту новость: появился еще один родственник.
– Для клиента это плохая новость. Потому что вы очень белый фон Дорн, а он, похоже, совсем черный, – заметил я.
– Очень хочу его по-родственному обнять, – мрачно ответил Эраст Петрович. – Порасспросить и про дез Эссара, и про семью Эрмин. Вернемся в гостиницу, обсудим ситуацию с Эммой. Две головы хорошо, а три лучше.
Я обратил внимание, что голову Корделии он учитывать не стал. Ну и правильно. Женская голова должна быть или красивой, или умной – так я всегда полагал. Эммина голова, правда, была и то, и другое. Это меня сбивало.
Мы шагали очень быстро. Каждому хотелось поскорее увидеть даму своего сердца – как говорят европейцы. В отличие от нас они считают, что душа обитает не в животе, а в сердце. Выражение «дама моего живота» показалось бы им странным. Хотя лично мне кажется, что, если ты по-настоящему любишь, то всеми органами своего тела, и живот с сердцем тут даже не на первом месте.
Но не буду отвлекаться на философию. Приближается драматический момент моего повествования.
Дам нашего сердца мы услышали еще прежде, чем увидели. Из-за двери большого номера, находившегося посередине между двумя номерами поменьше, доносились райские звуки. Звучало пианино, волшебный контральто пел:
Второй голос, мягкий и нежный, подхватил:
Мы замерли перед входом. Я шепнул:
– Это моя Эмма учит вашу Корделию петь английские баллады. Знаете, как она пела мне ночью, в купе?
Но пение вдруг оборвалось, раздался скрип, шаги.
– Кто там топчется за дверью? – спросила Эмма напряженным голосом. Щелкнул курок.
Мы поспешили откликнуться.
Рассказав о беседе с ван Дорном, Эраст Петрович перешел к анализу. Я очень люблю эту часть дедукции. Своим ясным умом господин высвечивает тайну, как прожектор рассекает мглу, и постепенно начинают проступать контуры искомого. Необъяснимое обретает логику и смысл.
– Кое-какие загадки проясняются. Во-первых, зачем клиенту доктора понадобился потрет Летиции фон Дорн. Этот человек, не останавливаясь перед затратами, собирает реликвии своего – хм, нашего рода. Известно, что коллекционеры иногда становятся настоящими маньяками, на грани помешательства. Помнишь, Маса, дело фабриканта Синельникова, который из-за почтовой марки отравил родного брата?
15