Когда капитан закончил свою речь, команда сочла его объяснения смехотворными и снова стала на дыбы. Но теперь в общем хоре голосов более отчетливо слышались гневные возгласы тех, кто был возмущен «наглым» поведением Рока. Среди нелестных и бранных эпитетов, сыпавшихся в его адрес, попадались даже такие обидные, как «каналья», «неблагодарный пес» и «предатель». Это означало, что хитроумный Рок на сей раз просчитался. Он думал, что его решительный демарш заставит команду пойти напопятную и вынудит ее изменить уже принятое решение, а вместо этого вызвал в свой адрес град упреков. Более того, вопрос о его смещении с жесточайшей неотвратимостью вдруг встал в повестку дня, и он с ужасом осознал, что винить тут некого, виновным был он сам.
Мнение большинства выразил в краткой речи оружейный мастер Джо Фентон.
— Бразилец отказался от должности капитана, — сказал он. — Не велика беда. Выберем другого.
Кандидатов на вакантное место главаря оказалось немного. После короткого обсуждения новым капитаном корабля был избран толстяк Джордж Уилсон, а Року — учитывая его опыт и былые заслуги — предложили взять на себя почетные обязанности корабельного завхоза и арбитра, то есть квартирмейстера.
— Соглашайся, — вполголоса посоветовал ему Том Флетчер.
Опальному вожаку достало благоразумия и силы воли, дабы сдержать бешеную ярость, клокотавшую у него в груди, и принять предложение команды.
«Ничего, — мрачно решил он про себя, — дождемся лучших времен. В конце концов, что отлив уносит, прилив приносит вновь…».
Покончив с перевыборами капитана и квартирмейстера, флибустьеры заключили между собой шасс-парти. В этом соглашении было записано, что, собрав всю захваченную добычу, они, прежде всего, выделят двести песо егерю за то, что он обеспечил команду копченым мясом; затем следовало выплатить сто песо плотнику, принимавшему участие в снаряжении корабля, потом отдать двести песо лекарю на его аптеку. Кроме того, была установлена доля для тех, кто особо отличится в походе. Тот, кто сознательно пойдет на смертельный риск ради общего дела, должен был получить сверх своей доли еще двести песо, а того, кто первым увидит испанский корабль, ожидала поощрительная премия в пятьдесят песо. Из оставшейся суммы надлежало выделить страховые премии раненым: за потерю обеих рук пострадавший должен был получить тысячу сто песо или одиннадцать рабов, за одну правую руку — шестьсот песо или шесть рабов, за левую — пятьсот песо или пять рабов. Кто терял обе ноги, получал полторы тысячи песо или пятнадцать рабов; за потерю одной ноги, безразлично левой или правой, компенсация должна была составить пятьсот песо или пять рабов. За потерю глаза причиталось сто песо или один раб, то же самое — за потерю пальца. Серьезная огнестрельная рана, требующая хирургического вмешательства, оценивалась в пятьсот песо или пять рабов. Парализованные рука, нога или палец приравнивались к утраченным конечностям. Оставшуюся часть добычи следовало поделить поровну, но капитану полагались четыре доли; штурману и квартирмейстеру — по две, а юнге и новичкам — половинные доли. Под договором расписались все члены экипажа. Кто не умел писать, поставили напротив своего имени крест или иной характерный знак.
Теперь можно было взять курс на Гондурасский залив.
Во второй половине дня начались сюрпризы с ветром: он вдруг занервничал, с северо-восточного перешел на восточный, сделался порывистым. Он то зло свистел в снастях, то успокаивался, и скорость его скакала от десяти до тридцати узлов. Море стало горбатым от волн. Судно, сопровождаемое стаями летучих рыб, то стрелой взлетало вверх, то стремительно проваливалось вниз, в глубокие ложбины между волнами. Брызги, жемчужинами срывавшиеся с искрящихся гребней, время от времени заливали палубу и тех, кто находился на ней, но в тропических широтах подобный душ воспринимался моряками совсем не так, как, к примеру, на шестидесятом градусе. Мокрая одежда не доставляла им больших хлопот — под жгучими лучами солнца она быстро высыхала.
Рок Бразилец, перебравшийся из капитанской каюты в каюту квартирмейстера, находившуюся за перегородкой, заперся в ней и в течение двух суток не хотел никого видеть. Он лежал на простой, грубо сколоченной деревянной койке, не в силах побороть душившую его обиду, и мычал себе под нос какие-то непристойные песенки. Судя по дюжине пустых бутылок из-под рома, перекатывавшихся из одного угла каюты в другой всякий раз, когда судно кренилось с боку на бок, опальный капитан был крепко пьян.