ДЖИНН. Столько же, сколько сестер. У нее было два брата, но оба погибли.
ПИТЕР. На войне?
ДЖИНН. Они были слишком малы, чтоб воевать. От голода… В блокаду. У меня нету никого… Во всем мире.
ПИТЕР. А в Альпах?
ДЖИНН. Что в Альпах?
ПИТЕР. У вас есть один человек в Альпах. Его зовут Петя. Вы могли бы бросить белые ночи ради белых вершин?
ДЖИНН. Сначала я должна сдать экзамен. По марксизму-ленинизму.
ПИТЕР. Он вам там не понадобится.
ДЖИНН. А что понадобится в ваших горах?
ПИТЕР. Любовь и веселье. Все остальное там есть.
ДЖИНН. Я еще не сдала экзамен ни по тому, ни по другому.
ПИТЕР. Горы примут вас без экзамена…
ДЖИНН. Они добрые, ваши горы.
ПИТЕР. Да, я их люблю… Мы будем гулять по альпийским долинам, есть свежий сыр за дубовым столом деревенской харчевни, пить «Сан-Сафрэн», и я вам буду играть на рожке и петь наши песни.
ДЖИНН. Спойте, а?
ПИТЕР. Прямо сейчас?
ДЖИНН. Ну, конечно!
И ПИТЕР запел. И она захохотала. И влюбленно смотрела на него.
ПИТЕР. Вам нравится?
ДЖИНН. Очень.
ПИТЕР. А вы? Что споете вы?
ДЖИНН. Я? Я вам спою про ямщика (и она затянула) «Ямщик, не гони лошадей…»
И тут же ПИТЕР подхватил и, не отрывая глаз друг от друга, они исполнили весь романс.
ДЖИНН. Я согласна! Я поеду с вами в Альпы, Петя! Махнем с тобой в Альпы. В самые высокие горы… И выше! Всюду, куда ты захочешь! Ты хочешь?
ПИТЕР. Да.
ДЖИНН. Тогда поехали.
Она обвила его шею руками и нежно поцеловала.
РОЛАН поднялся.
РОЛАН. Вам некуда ехать. И некуда больше спешить. Вы уже в горах, в Альпах. На самой вершине.
Как бы придя в себя, они отпрянули друг от друга и уставились на РОЛАНА.
ДЖИНН. Ну, вот и все. Вот мы и вернулись в восемьдесят пятый.
РОЛАН. Можешь оставаться в сорок седьмом!
Он резко пошел к двери, и в шале повисла тишина. ПИТЕР повернулся.
ПИТЕР. Вася!
РОЛАН. Меня нету, папа! Сорок седьмой год! Я появлюсь только через восемь лет.
ПИТЕР. Постой. Взгляни на меня — на кого ты сердишься? На старое чучело, которое попало в то мгновенье, какое хочется остановить? И ДЖИНН остановила его. Через сорок лет… Ты видел чудо, Вася — и ты уходишь!.. Скажи, ДЖИНН, откуда ты знала эти простые слова, которые она тогда говорила?
ДЖИНН. Не знаю… Они были… И ушли. Все, я их уже не помню.
ПИТЕР. Откуда ты знала про этот театр, про «Трёх сестёр»? Про Екатерину и белую ночь?
ДЖИНН. Не спрашивай. Я не могу объяснить.
ПИТЕР. Ты видишь, Вася, это чудо! Почему ты хотел бежать от чуда? Оно так редко в наши дни. А, почему?
РОЛАН. Я никуда не бежал… Я хочу есть… Я хотел принести что-нибудь поесть.
ПИТЕР. Дай ему горбушку, ДЖИНН. Возьми, погрызи. Но скажи, отчего это чудо возбудило в тебе аппетит?
РОЛАН. Он у меня был до чуда. И я не грызу горбушек. (ДЖИНН). Может, мы остановим ненадолго чудеса, и ты накроешь на стол?
ПИТЕР. Чудовище! Я раб желудка больше, чем ты, даже русские обалдевали, видя меня за столом. Я сжирал блюда студня, коровьи ноги, целого молочного поросенка. А иногда и его мать! Я наполовину состою из свинины! Но есть сейчас, после того, как ты видел свою маму, молодую, прекрасную, маму до твоего рождения?! Бандитизм! Тебе она понравилась?
РОЛАН. Безумно.
ПИТЕР. И ты влюбился в нее?
РОЛАН. Без памяти.
ПИТЕР. Молодчина! ДЖИНН, расскажи нам, как тебе это удалось? Как ты сумела? Эй, ДЖИНН, объясни, а? Раскрой секрет, ДЖИНН! Эй, ты не слышишь? ДЖИ-ИНН, где ты?
ДЖИНН. Я не слышу. Я далеко, там, где белая ночь и меня арестовали. Я сейчас в Крестах, меня окружают красные кирпичные стены, и я не могу ни с кем говорить. Через камерное решетчатое окно я вижу Неву и лед, который плывет и плывет, и нету ему конца. Я пишу тебе письмо, одно в месяц, которое читают много людей, злых и самодовольных, много людей, но не ты… Они читают о любви, и их толстые животы трясутся от хохота…