ПИТЕР. Дальше? (оживляясь). Дальше мы будем кушать! Я умираю жрать! И Вася тоже! Мы устроим праздник живота! Что мы будем кушать, ДЖИНН? А? Что, если ты принесешь нам молочного поросенка на вертеле? Чтобы он брызгался и шипел и призывно звал?
ДЖИНН. Мы не едим свинину, Петя. Она груба и жирна. Она повышает холестерин, вызывает атеросклероз и способствует артрозу. Правда, Вася? Поэтому я приготовлю салат, где будут андивы — они нормализуют давление, авокадо — полное витамина С, соя, способствующая улучшению памяти и сельдерей, который способствует… Вася, я забыла, чему он способствует?..
РОЛАН. Мужской потенции!
ПИТЕР. Ага! Тогда побольше сельдерея! Да здравствует сельдерей!
ДЖИНН, рассмеявшись, скрывается на кухне.
ПИТЕР. Я рад за тебя, Вася! Ты, наверное, счастлив, как я когда-то.
РОЛАН. Примерно так.
ПИТЕР. Где ты ее нашел, расскажи мне.
РОЛАН. Тебе будет неинтересно.
ПИТЕР. Как это? Почему?
РОЛАН. Не было горбушек, белых ночей, Маркса и Екатерины с ее фаворитами. Это обычно и неинтересно.
ПИТЕР. Папа старый, но папа не идиот. Зачем делать из отца пожилого кретина? Налей-ка мне лучше вина.
РОЛАН берет бутылку и наливает.
ПИТЕР. После смерти я бы хотел превратиться в молодое вино. Чтобы веселить людей. Это очень важно, Вася, веселить людей и после смерти. Как ты считаешь, у нас есть такой шанс?
РОЛАН. Сначала надо превратиться в виноград.
ПИТЕР. Почему бы и нет. Я не спешу. Только я бы хотел расти где-нибудь в Ваад, на горе, с видом на озеро и на Альпы, — и чтобы мою лозу шевелил теплый ветер. И я превратился бы в «Сан-Сафрэн». Он приносит радость в сердце, «Сан-Сафрэн», как тебе нравится мое будущее, Вася?
РОЛАН. Я бы предпочел прошлое.
ПИТЕР. Когда-нибудь, лет через пять, в веселой компании, распивая «Сан-Сафрэн», вспомни обо мне.
РОЛАН. Хорошо, только лет через двадцать.
ПИТЕР. Идет. Я опять не тороплюсь. Я сяду со стаканчиком в руках, а ты мне расскажешь, как встретил ее…
РОЛАН. Это было в этих горах, в субботу, когда вся Швейцария на лыжах, в 11 часов, 12 минут… Ты видишь, я помню точное время, как и ты.
ПИТЕР. Это потому, что мы швейцарцы, Вася.
РОЛАН. Она была не в белом платье, а в белом комбинезоне, и ее розовый шарф развевался гордо, как флаг. Скорость ее была близка к сотне, и вот на этой скорости она сбила меня!
ПИТЕР. И ты потерял голову!
РОЛАН. Да.
ПИТЕР. И это был твой конец, Вася?
РОЛАН. И это был мой конец, папа!
ПИТЕР. Ты сделал меня счастливым, паршивец. Твой папа видит тебя без головы — и он счастлив. Спасибо, Вася! Мне как-то сейчас все будет легко. Я могу уйти…
РОЛАН. Куда?
ПИТЕР. Я могу уйти, спокойно и радостно.
РОЛАН. Куда уйти, папа?
ПИТЕР. Что ты беспокоишься? Я ж вернусь. Я обязательно вернусь. Я просто должен. Я ж еще не видел Гималаев, а говорят, — там хорошо можно поразмышлять о жизни. Поговаривают, они делают человека мудрым. А то старость вот пришла, а где же мудрость?
Я еще не встречал ни одного инопланетянина, а их, говорят, так много, и не катался ни на тарелке, ни в блюдце — на чем они там, черти, летают. А ведь интересно бы было с ними побеседовать, выпить чарку водки. Как ты думаешь, они пьют? Вот, ты не знаешь. И я не знаю.
Я, Вася, не спускался еще на морское дно, и на дно океана, я не слышал, как поют русалки. А вдруг они действительно живут там и плавно помахивают узорным хвостом.
Я не был космонавтом и не видел наш шарик оттуда. Говорят, оттуда он лучше — красивее, терпимей, гармоничнее. Издалека все кажется таким гармоничным.
Я не был еще ни черным, ни пигмеем, ни евреем — а интересно, что они чувствуют?
Не был я и ямщиком, Вася, не мчался в зимней ночи, и глаза волков не сверкали из лесу. Не был и женщиной. И это — особо печально. Всю жизнь их любил — и никогда ей не был. Нет, нет, я вернусь, чтоб побывать женщиной тоже.
РОЛАН. Зачем ты все это, папа?
ПИТЕР. Потому что мне не страшно. Когда-то я боялся ухода. Теперь — нет. Ты — это я. И значит я — останусь. А с твоим сыном останемся мы все. Ты видишь — никто не уходит. Это хорошо, правда? Жизнь — это путешествие, которое никогда не кончается.
ПИТЕР подошел к проигрывателю и поставил пластинку. И полился Гендель. Он слушал некоторое время, затем подошел к сыну, обнял его, и они молча стояли у окна. Смеркалось. В комнате стало темно.