Официантка принесла еще чая и сдобных булочек и весело пожурила меня:
— Вы хотите проспать выступление оркестра? Девушки уже сюда заглядывали, ведь у них так мало кавалеров. Подкрепитесь и идите потанцуйте — солдаты у нас за вход не платят.
Мне было не до танцев, однако официантка так внимательно отнеслась ко мне, что я не стал отказываться и направился в зал. Там уже танцевали несколько десятков пар. Но даже если бы их было в сто раз больше, я все равно сразу увидел бы Яну. Она танцевала слегка наклонив голову, очень серьезная и, красивая, как никогда. «Яна!» — мысленно выкрикнул я ее имя. Разумеется, только мысленно, потому что при встрече с ней у меня всегда пропадал голос.
— Так которая вам нравится? — спросила официантка, разносившая вино на подносе, и, видимо, перехватив мой взгляд, заметила: — Эта из Праги и уже обручена. Она здесь с женихом. Он постарше, но очень приличный человек…
Однако я ее больше не слушал:
— Это моя девушка! — Я взял с подноса рюмку, опрокинул ее и заявил: — У него нет на нее никаких прав!
— Боже мой! — испуганно воскликнула официантка и попыталась было меня остановить, но я уже протискивался среди танцующих к Яне, которая все еще ничего не замечала.
— Разрешите вас пригласить?
Яна обернулась и побледнела так, будто увидела призрак.
— Вы разрешите, да? — обратился я к ее кавалеру, не глядя ему в лицо.
— Извините, но моя невеста устала. Она не совсем здорова. Пойдем, Яничка!
Теперь я видел уже только его — выхоленное лицо, пренебрежительный взгляд, самоуверенный тон… «Пойдем, Яничка!» От этого у меня сразу помутилось в голове.
— Я прошу вашего разрешения на танец, — настаивал я. — Все равно я буду танцевать с Яной, разрешите вы или нет!
Около нас стали собираться любопытные, некоторые даже встали из-за столиков, но мне на это было наплевать.
— Отстаньте от нас, — прошипел Янин кавалер. — Вы пьяны, пойдите освежитесь!
— Кто пьян? — выкрикнул я. — Это кто к кому пристает? Это вы пристаете к моей девушке!
Что было дальше, я помню довольно смутно. Яна куда-то исчезла, любопытные расступились, и мы с ее кавалером остались один на один. Я ударил его первый — моя рука взметнулась как-то сама по себе. Он среагировал мгновенно, и началась потасовка. Подрался я, конечно, из-за Яны, но не последнюю роль сыграли в случившемся и зеваки, которые изо всех сил подзадоривали нас…
Однако все это я осознал только теперь, когда прошло уже довольно много времени. В конце концов нас разняли. А окончательно я пришел в себя, услышав строгий, спокойный голос:
— Ваши документы, десятник!
На КПП дежурил Мелишек. Увидев меня, он вытаращил глаза:
— Кто это тебя так разделал? — В его голосе сквозило неподдельное беспокойство. — Какая неприятность!..
Когда я проходил через ворота, мне в голову пришла фраза из какого-то романа: «Все надежды оставьте в раздевалке!» Но у меня не было никаких надежд, так что и оставлять было нечего. Да и какие надежды мог питать командир, взявший на себя обязательство вывести взвод в число отличных, а на деле явившийся из увольнительной перед инспекционной проверкой с опозданием на двенадцать часов и в весьма плачевном виде. Хорошо еще, что сотрудники органов общественной безопасности[5] в том ресторане оказались такими же молодыми ребятами, как и я, и отнеслись ко мне по-человечески. Они все прекрасно поняли и сделали все возможное, чтобы я успел явиться в часть вовремя. Один из них завел мотоцикл и помчал меня на станцию с такой скоростью, что если бы это случилось на соревнованиях, то мы наверняка получили бы «Золотой шлем». И все же на поезд мы опоздали на полторы минуты…
— Немедленно к командиру батальона! И не смей показываться мне на глаза! — заорал надпоручик Коциан.
И вот я снова предстал перед майором Рихтой. Он поднял взгляд от бумаг на меня и сразу же заметил мое разбитое лицо. Я пытался привести себя в порядок в умывальной, но добился совершенно противоположных результатов — рассеченная бровь начала опять кровоточить, да и ухо тоже.
— Отправляйтесь в санчасть, десятник! Когда приобретете надлежащий вид, начнете отбывать наказание… Сколько суток вам дать — я еще подумаю, — сказал он, снова склонившись над бумагами.