Выбрать главу
А за осколками витрин Остатки праздничных нарядов, Под полозьями саней Живая плоть чужих раскладов. А под прилавком попугай Из шапки достает билеты на трамвай До ближнего моста, На вертолет Без окон и дверей. В тихий омут Буйной головой, Колесо Вращается быстрей…

Кривые зеркала калейдоскопа оборачиваются битыми витринами. Праздничные наряды — это все рухлядь, это все в прошлом, во времена «цыганки». Они обречены на то, чтобы и их поела моль. Площадь взбунтовалась.

Остается — бежать.

«Сани» — еще один атрибут «былой жизни». Какой анахронизм! И до чего несовременна вся эта «любовь», все это разглядывание мельчайших деталек жизни под лупой, которым славился девятнадцатый век да, и вообще, все искусство эпохи гуманизма.

Ну что, убегут они на санях от танков? Да нет, конечно.

Даже и гнаться за ними смысла нет. Куда они денутся с подводной лодки?

Бежать с площади-ада-балагана-от-судьбы-невозможно. Еще один ярмарочный персонаж — попугай, достающий из шапки билетики со «счастьем».

Существовали, конечно, «счастливые» трамвайные билетики. Но только в данном случае «счастье» (слово-переход, связывающее цепочку «билет со счастьем» — «счастливый трамвайный билет») опущено. Счастья быть не может. Его просто не бывает — теперь.

Трамвай же идет до ближнего моста — о том, что есть МОСТ, я уже говорила. А там уже ждет вертолет без окон и дверей. Еще одно круговое движение — лопастей.

И здесь, на мосту, неожиданно возникает стремительно расходящаяся вертикаль: вертолет — вверх, человек — вниз, с моста. Но и наверху, и внизу — круги:

Холодный пот, расходятся круги…

Избежать невозможно. И, что еще более соответствует логике тоталитаризма, смерть настигает стремительно и неуклонно: «Колесо вращается быстрей».

SUMMA. В песне «На Черный День» смерть представлена как круг и балаган. Персонажи Смерти (персонажи балагана): карусель, калейдоскоп, колесо, плаха, попугай с билетиком. Это персонажи судьбы и они так или иначе «круглые».

Жизнь предстает как прямоугольник и как убогий интерьер провинциальной мелодрамы конца девятнадцатого века: поеденная молью шаль, игральные карты (прямоугольнички), бильярдный стол, сани.

Жизнь НЕЖИЗНЕСПОСОБНА в силу своей прямоугольности — природа стремится к скруглению углов, к шару. Не открытое провозглашение («Друзья, давайте все умрем») неизбежности смерти, а глубинная логика всего мироздания — вот что создает трагичность мира янкиной песни. Жизнь неизбежно умрет, потому что жизнь искусственна. Смерть торжествует, потому что обнаруживает себя во всем.

А ты кидай свои слова в мою ПРОРУБЬ Ты кидай свои ножи в мои двери, Свой горох кидай горстями в мои стены, Свои зерна в зараженную почву.
На переломанных кустах клочья флагов, На перебитых фонарях обрывки петель, На обесцвеченных глазах мутные стекла, На обмороженной земле — белые камни.
Кидай свой бисер перед вздернутым рылом, Кидай пустые кошельки на дорогу, Кидай монеты в полосатые кепки, Свои песни в распростертую ПРОПАСТЬ.
В моем углу засохший хлеб и тараканы, В моей ДЫРЕ цветные краски и голос. В моей крови песок мешается с грязью, А на матрасе позапрошлые руки.
А за дверями роют ЯМЫ для деревьев, Стреляют детки из рогатки по кошкам, А кошки плачут и кричат во все горло, Кошки падают в пустые КОЛОДЦЫ.
А ты кидай свои слова в мою прорубь, Ты кидай свои ножи в мои двери, Свой горох кидай горстями в мои стены.

Здесь смерть принимает обличия ямы, дыры, колодца — это пропасть, приветливо ожидающая человека («распростертая пропасть», с распростертыми объятиями).

Основная тема песни — безнадежность.

Как мне представляется, персонажей здесь двое: во-первых, «я», и во-вторых, «ты».