Все знали эту историю, пересказывая ее друг другу, и не переставали удивляться Санькиной смекалке. А дело было так.
Зажиточный крестьянин Алексей Цыпаев имел огромное хозяйство, двух дочерей, а с появлением сына построил добротный дом. В поле сам работал и работников нанимал — одной семье с таким хозяйством не сладить. Грянула революция. Деньги в ходу менялись, как весенний ветер, — то царские, то керенки, то советские. Пропустил Алексей тот момент, когда керенки вышли из обращения — не догадался в золотые монеты перевести.
— Сань, поди сюды, — окликнул однажды Алексей сына и повел его в погреб, держа в руках керосиновую лампу. Открыл крышку сундука.
— Ниче себе! — присвистнул Санька и широко открыл рот. — Да мы же богатеи! Бать, а давай эроплан купим, я слышал, в Москве такие есть. На небо летать будем! На луну смотреть! — залепетал восторженный Саня.
— Ничего мы, сын, наверно, не купим.
— Не хватит денег? Ну давай хоть змея летучего большого — такие продаются в Алатыре. На него-то этих денег хватит!
— Сын, посмотри деньги-то…
Взял Санька увесистую пачку из сундука, аж подпрыгнул и чуть слезу от досады не пустил. То были керенки, полгода назад вышедшие из обращения.
— Что делать-то, Сань? — неуверенно как-то спросил отец.
В первый раз в жизни отец советовался с девятилетним сыном, как со взрослым мужиком.
— Сожги, батя, чтоб не видал никто, — с сожалением ответил Санька.
Змея отец Саньке все же купил. Вся мелочь деревенская запускала его. Только и носились по селу ребятишки: «Держи его! Вправо, вправо тяни! На луг побежали, а то в деревьях запутается!»
В этом же году у них отрезали почти всю землю и разделили поровну между деревенскими. Большая половина этой земли через два года поросла высоким бурьяном — не у всех было желание пропадать целыми днями в поле.
Ни шатко ни валко прошло десять лет. Мать Екатерина управлялась по хозяйству, хоть и хворая была. Отец научил Саньку плотничать. Это позволило им жить безбедно. Сестрам справили богатое приданое, они повыходили замуж — одна уехала в город, другая в дальнее село.
По деревне пополз слух, что грядет раскулачивание. В городе, уже не скрываясь, ходили комиссары с винтовками. Особо несговорчивых расстреливали на месте. Понял Санька Цыпаев, что дома скоро у них не будет.
Поутру Алексей зашел поднимать сына на работу. А того и след простыл. Поругался отец, поворчал — загулялся, видно, Санька, зари не заметил, и пошел в артель один. Вернулся Саня домой к ужину уставший и довольный. Молчит, а у самого глаза хитрые.
— Нагулялся, паразит. Я нынче за тебя всю спину сломал. Выпороть бы, да перед людьми стыдно — лося такого розгами драть.
— Прости, бать, — придвинул к себе чашку со щами блудный сын.
Через день по деревне ходили комиссары в кожанках. Голосили бабы. Мимо двора в сторону города проезжали обозы, доверху груженные мешками с продовольствием.
Отец был чернее ночи, курил папиросы — одну за другой — на пороге в сенях. Мать сидела в уголке и вытирала набегающие слезы. Лишь один Санька был спокоен. Он смотрел в окно — вот она, Советская власть, во всей своей красе.
Раздался стук в дверь. Мать тихонько завыла в углу. Отец, перекрестившись, на подкосившихся ногах пошел впускать в свой дом беду.
— Комсомолец Александр Алексеевич Цыпаев здесь проживает? — В дверном проеме возникла фигура городского комиссара.
— Кто? — дрожащими губами прошамкал отец.
— Дед, глухой, что ли?! Комсомолец Цыпаев здесь живет?
— Здесь я, — вышел к незваному гостю Санька.
— Завтра в восемь комсомольское собрание. В городском исполкоме. — Комиссар развернулся и запрыгнул на телегу, поджидавшую его у дома. — Не опаздывай, у нас этого не любят.