Ребенок сам оборвал все колебания, все околичности. Ему хватило лишь поднять голову и на мгновение повернуть глаза к тому, кто откликнулся на имя Шарль-Виктор Пеньель, чтобы все было сказано. Ибо, как только Янтарная Ночь — Огненный Ветер заметил глаза мальчика, он понял. То, что он понял, не было ни сколь-нибудь определенным, ни разумным — что-то вроде голой и лишенной смысла очевидности. Понял, будто получил пощечину.
Он знал их, глаза этого ребенка. Знал до отчаяния, до стыда. До безумия. Огромные, пепельно — серые, очень светлые и ясные. Мокрые от дождя, словно от слез.
Глаза Розелена.
Но в левом глазу у ребенка сверкала золотая искра Пеньелей.
Женщине не понадобилось много времени, чтобы объясниться, убедить. Она была подругой Терезы Масе. От нее Янтарная Ночь — Огненный Ветер узнал, что еще и месяца не прошло, как Тереза умерла. Однако болезнь, в конце концов победившая ее, длилась больше трех лет — трех лет, в течение которых Тереза боролась. А когда поняла, что больше не может сопротивляться, что конец неминуем, попросила подругу после ее смерти отвезти сына к тому, кто был его отцом. Она ни минуты не сомневалась, что Шарля-Виктора можно отыскать, что он признает в этом ребенке своего сына, поймет, что это больше, чем его сын. И позаботится о нем. Она не сомневалась, повторяла подруга, сама, похоже, изрядно сомневавшаяся в этой затее и успехе своей миссии. Но Янтарная Ночь — Огненный Ветер едва слышал ее; он смотрел на ребенка с отсутствующим взглядом, с белокурыми, мокрыми от дождя волосами, с покрасневшими от холода руками, сжимающими холщовый чемоданчик. Смотрел на него, терзаясь каким-то очень смутным чувством, в котором мешались потрясение, ужас и радость.
Женщина уехала, одна. Ребенок остался. Звали его по дню, в который он родился,[36] — Пепел. Был в этом имени и цвет его глаз. Он по-прежнему уклонялся от взгляда незнакомца, которого ему представили как отца, и дичился, не поднимая головы, вцепившись в свой чемоданчик. Что ему было делать с этим совершенно чужим отцом, который вдруг взялся невесть откуда, будто чертик из табакерки? Нечего! Он хотел только одного: вернуться с матерью в свой дом — туда, в Невер, на улицу Жаворонков.
Янтарная Ночь — Огненный Ветер устроил его рядом с собой, в соседней комнате. Открыл большой чемодан, разложил одежду и вещи ребенка, который не принимал в этом никакого участия, словно все это его не касалось. Не здесь его дом, не здесь его комната. Но он не выпускал из рук свой чемоданчик — не выпустил бы, даже если бы его побили. И не отвечал ни на один из вопросов, которые ему задавал Янтарная Ночь — Огненный Ветер, не позволял даже приблизиться к себе, а тем более прикоснуться.
Пепел замыкался в себе с каким-то злым упрямством, отталкивая всякую попытку сближения, любой знак любви, которые остальные пытались ему выразить. Отказывался от соблазна быть любимым и любить самому. Его глаза день ото дня теряли свой серебристо-пепельный оттенок, наливаясь свинцом. Он, как раненая собака, сворачивался клубком в безмерном, бессмысленном одиночестве, в которое его ввергла смерть матери. Отказывался даже от дружбы Фе, который тоже жил на ферме и был младше его года на два. Не играл ни с кем из детей; никому не хотел открывать свое сердце, не хотел быть утешенным. Он никогда не плакал, словно сами слезы уже были бы изменой по отношению к матери. Он хранил свои слезы внутри себя, в самой глубине своего сердца — как их общую с матерью тайну.
Янтарная Ночь — Огненный Ветер понимал этого ребенка, о котором ничего не знал. Между ними стояла Тереза. Умершая Тереза. Тереза, с которой он был знаком лишь один вечер и одну ночь; и которую любил целую вечность ночи. Вот уже больше семи лет. Тереза, в которой он не забыл ничего — ни удивительно нежное тело, ни белую кожу, ни тяжелую волну белокурых волос, ни серьезный голос, ни темно-зеленые глаза, ни рот. Широкий и прекрасный, как рана.
Тереза в зеленых туфельках, идущая к нему через бунтующий город, через комнату, наполненную чайками, сквозь крики, застывшие в сахаре и соли… идущая к нему сквозь отсутствующее тело Розелена. Тереза в зеленых туфельках, спешащая на поиски Розелена. Мертвого Розелена. А вместо него ждал его убийца…
Янтарная Ночь — Огненный Ветер понимал этого ребенка, избегавшего его, безгласного и враждебного, как еще никогда никого не понимал. Догадывался обо всем — о его мыслях, о его горе, о его бунте. Он нашел в нем того маленького дикаря, которым был сам, — раненого, покинутого, строптивого ребенка. Но Пепел бунтовал молча, страдал кротко. Как Розелен в детстве терпел пронзительные крики своей матери, когда дул ветер с океана.
Всем — и своим обликом, и характером — Пепел казался скрещением двух крайностей, словно произошел от загадочного слияния несовместимых существ. Было в нем что-то и от Розелена, и от Янтарной Ночи — Огненного Ветра, и кротость, и исступление — столько же от жертвы, сколько и от убийцы. Но его рот и интонации голоса достались ему от Терезы.
Янтарная Ночь — Огненный Ветер понимал этого ребенка — до умопомрачения. Порой до полного непонимания. И ребенок этот терзал его и днем, и ночью. Он не осмеливался нарушать неприступное одиночество, которым защищался Пепел, потому что не мог найти окольный путь, сквозной проход, исподволь ведущий к его сердцу. Ему не удавалось завоевать доверие мальчика — впрочем, к Янтарной Ночи — Огненному Ветру Пепел больше, чем к кому-либо другому, проявлял недоверие и холодность. Ибо ребенок ненавидел его за то, что он его отец; отец, не связанный с его умершей матерью.
Пепел упрямо говорил всем «вы», даже маленькому Фе. «Выкал» он и своему отцу; порой ему случалось даже говорить с ним в третьем лице, словно об отсутствующем. Отказывался он и называть его отцом. Называл господином Пеньелем. Упорное стремление ребенка установить таким образом непреодолимую дистанцию между собой и остальными, было таким стойким, что Янтарная Ночь чувствовал себя все более и более подавленным из-за своего бессилия преодолеть эту враждебность, этот гнев. И любовь, которую он испытывал к своему сыну, была такой несчастной, такой тревожной, что порой походила на ненависть.
Из-за этого сероглазого ребенка, чей взгляд беспрестанно оживлял мучительное воспоминание о Розелене, чей рот заставлял его снова и безнадежно желать Терезу, Янтарную Ночь — Огненного Ветра охватило смятение, еще больше отдалившее его от других. Он не мог попросить помощи или совета у родных, поскольку мысль о своем преступлении одолевала его сильнее, чем когда-либо.