— Вот как? А чем вы кормитесь?
— Показываю мышиные представления.
— Экая диковина!
Так они не спеша разговорились. Старик между тем, выбравшись из вороха бумажных денег, сел вместе с Ли на каменные ступеньки у входа, и теперь лицо его было хорошо видно. Он оказался еще более тощим, чем показалось вначале. Но Ли, решив, что заполучил неплохого собеседника, положил мешочек и короб на ступеньки и, выбирая доверительные выражения, рассказывал разные истории.
Старик, похоже, был молчун и не спешил отвечать. С каждым своим “вот уж действительно”, “верно” и т.д. он так разевал беззубый рот, словно откусывал им воздух. Вместе со ртом вверх-вниз ходила и его грязно-желтая у корней бороденка. Картина невыразимо жалкая.
В сравнении со старым даосом Ли во многом ощущал свое превосходство, и само по себе это, конечно, было приятно. Но в то же время он отчего-то чувствовал себя виноватым перед стариком за свое превосходство. И то, что разговор он сводил к тяготам жизни, постоянно подчеркивая трудность своего существования, явно было вызвано мучившим его чувством вины.
— Прямо хоть плачь! То и дело приходится весь день сидеть без еды. Я тут недавно подумал: я-то считаю, что заставляю мышей показывать сценки и тем зарабатываю пропитание, а на деле, может быть, это мыши заставляют меня заниматься моим ремеслом и тем кормятся? Так ведь оно в действительности и выходит.
От тоски Ли договорился и до такого, но даос продолжал хранить молчание, как и прежде, и это еще больше действовало актеру на нервы. “Наверное, старец принял мои слова с недоверием. Лучше бы мне было помалкивать и не болтать попусту”, — в душе бранил себя Ли. Краем глаза он взглянул на старика. Даос смотрел в противоположную от него сторону, на залитую дождем зимнюю иву возле храма, постоянно почесывая рукой голову. Лица его не было видно, но, похоже, он читал мысли Ли и не был настроен поддерживать беседу. Подумав так, Ли испытал неприятное ощущение, но еще сильнее было чувство досады оттого, что не смог выказать старику свое сочувствие. Тогда он перевел разговор на нашествие саранчи нынешней осенью. Из ущерба, нанесенного окрестным хозяйствам, он хотел вывести мысль о лишениях крестьянства и тем оправдать бедственное положение старика.
Но посредине этой речи старик даос вдруг повернулся к Ли. В мышцах его изборожденного морщинами лица ощущалась напряженность, какая бывает от сдерживаемого смеха.
— Вы, кажется, изволите мне сочувствовать? — Старик, словно не в силах более сдерживаться, громко расхохотался. — В деньгах у меня, знаете, нет недостатка. Если не возражаете, мог бы и вам ссудить на жизнь.
Ли, потеряв нить разговора, ошеломленно уставился на даоса “Так он сумасшедший!” — дошло до него наконец после пристального разглядывания старика. Но это предположение было тотчас же опровергнуто следующими словами даоса:
— Коли вам хватит тысячи-другой и3, извольте теперь же принять от меня. По правде говоря, я не обычный человек.
Старик вкратце рассказал о своей жизни. В прошлом он работал на скотобойне в одном городке. Но, встретив случайно старца Люйцзу4, познал Путь. Закончив рассказ, даос медленно поднялся и вошел в храм. Одной рукой он поманил к себе Ли, другою — сгреб бумажные деньги.
Ли, словно лишившись всех пяти чувств, с отсутствующим видом вошел в храм. Упершись обеими руками в засыпанный пылью и мышиным пометом пол, он в позе, напоминающей земной поклон, приподнял только голову и снизу вверх смотрел на даоса.
Тот, с трудом распрямив согбенную спину, сгреб обеими руками валявшиеся на полу банкноты. А затем, разминая их в ладонях, стал быстро швырять себе под ноги. И вдруг шум зимнего дождя на улице был заглушен звоном сыплющихся на пол храма золотых и серебряных монет. Разбрасываемые стариком бумажки в его руках превращались в настоящие деньги...
Осыпанный этим денежным дождем, Ли Сяоэр так и застыл, распростершись на полу и завороженно глядя на старика даоса.
Ли Сяоэр разбогател, как Тао Чжу5. И когда кто-нибудь сомневается в том, что он действительно встречался с бессмертным мудрецом, он показывает написанное для него старцем поучительное четверостишие.
Давным-давно прочитавший эту историю в одной книге, автор, к сожалению, не помнит изречения дословно и потому в заключение приводит лишь общий его смысл в переводе со старокитайского на классический японский. По-видимому, это ответ на вопрос Ли Сяоэра о том, почему бессмертный мудрец нищенствует.
“В человеческой жизни заключены страдания, поэтому надо наслаждаться ею.