Прижав голову к груди и закрыв лицо руками, Мити ко продиралась сквозь густую растительность. Для девочки это была непростая задача. Зато когда она оказывалась в саду Кэйсукэ, она часто попадала прямо в его объятия.
Кэйсукэ стеснялся того, что Митико приходит к нему каждый день, и потому подучил свою подружку пробираться сквозь заросли. “Хорошо-то как! Настоящее приключение!” — говорила Митико.
Однажды Кэйсукэ забрался на сосну, росшую на берегу реки и увидел Митико: не оглядываясь по сторонам, она добежала до того места, где обычно продиралась сквозь изгородь. Оглядевшись, она перебросила через голову три свои косички, закусила их посередине. Решительно наклонившись вперед, полезла сквозь изгородь. Кэйсукэ затаил дыхание. Добравшись до сада, Митико не обнаружила там Кэйсукэ. Она испуганно отпрянула к изгороди и спряталась в ее тени. Теперь Кэйсукэ не видел ее.
“Митико! Митико!” — закричал мальчик. Митико отделилась от изгороди и оглядела сад. “Митико! Посмотри наверх! Я на дереве!”. Митико подняла голову, увидела Кэйсукэ, но ничего не сказала. “Давай скорее сюда!” — поманил ее Кэйсукэ.
Пробравшись сквозь изгородь обратно, Митико встала под сосной и сказала: “Спускайся!” Но Кэйсукэ ответил: “Лезь сюда, знаешь, как здесь здорово!”
— Нет, брось свои мальчишеские штучки. Не умею я по деревьям лазать. Лучше ты спускайся.
— Нет, это ты лезь. Здесь ветки знаешь как удобно растут, даже девчонка заберется!
Митико изучающе оглядела расположение ветвей. “Если я свалюсь, это все из-за тебя будет. Если упаду и расшибусь насмерть, я не виновата”, — сказала Митико и схватилась за нижнюю ветку.
Когда она добралась до Кэйсукэ, сердечко ее билось, глаза сияли. “Ух, забралась! Только мне страшно. Обними меня”.
Кэйсукэ крепко обнял ее. Обхватив его за плечи, Митико сказала: “Здорово-то как! И море видно!”
— Отсюда что хочешь видно. И речку всю, и другой берег. Хорошо, что мы сюда залезли.
— Давай и завтра полезем!
— Давай!
Кэйсукэ задумался, потом сказал: “Только ты никому не говори. Я часто сюда лазаю. Никто про это не знает. Я тут и книжки читаю и уроки делаю. Смотри, никому не говори”.
— Не бойся, не скажу, — кивнула Митико. — А чего это тебе захотелось птичкой стать?
— Ладно, тебе я расскажу. Отец с матерью ужасно поругались, мать хотела меня к деду с бабкой отвезти. Мне это не понравилось, вот я и забрался на сосну, здесь и спрятался. Они меня искали-искали, только не нашли. А отец к морю ходил меня искать, я сам с дерева видел. Прошлой весной дело было.
— А чего это они поругались?
— У этих взрослых все одно и то же. Отец себе бабу завел... С тех пор я и стал сюда лазать. Родители ничего не знают. Никому не говори, — с нажимом проговорил Кэйсукэ. — Вот что. Приноси-ка ты завтра сюда учебники. Будем на дереве уроки делать. Сразу начнем хорошие отметки получать. В саду листва густая, никто нас не заметит.
Они хранили свой секрет целых два года. Им было удобно в развилке старой сосны. Митико прислонялась спиной к одной ветке, клала ноги на другую. Прилетали птицы, ветер шумел в ветвях. На самом-то деле до земли было совсем близко, но маленькие влюбленные ощущали себя живущими в мире, который не имеет ничего общего с тем, что творится на земле.
1962
БЕССМЕРТИЕ
Старик и девушка шли рядом. Разница в возрасте составляла лет шестьдесят. Они должны были быть совсем чужими друг другу, но, тем не менее, походили на влюбленных — так близко клонились они друг к другу. Старик был туг на ухо. Он почти не слышал того, что говорила ему девушка. На девушке было лиловое кимоно с узором в виде разбросанных белых стрел и штаны такого же цвета, но с красноватым оттенком. Рукава кимоно были чуть длинноваты. На старике был такой наряд, в какой обычно облачаются женщины, выходя в поле на прополку — из коротких штанин и рукавов торчали лодыжки и запястья. Узкие рукава и торчащее из них белье делали старика еще больше похожим на женщину. Он был таким тощим, что и эта одежда висела на нем мешком.
Они сделали несколько шагов по лужайке — перед ними выросла высокая железная сетка. Казалось, еще немного — и они упрутся в нее, однако ни он, ни она не обратили внимания на преграду. Они прошли сквозь сетку, даже не замедлив шага — как весеннее дуновение...
Очутившись по ту сторону преграды, девушка вдруг опомнилась и с некоторым подозрением посмотрела на старика. “Синтаро, ты тоже сквозь сетку прошел?”
Тот ничего не услышал. Он просунул пальцы в ячейки, затрясся и сказал: “Какие сволочи, какие сволочи!” Его хватка была чересчур крепкой — сетка отъехала, и он упал на нее.
— Осторожнее, что с тобой?
Девушка еле успела обхватить старика за плечи и поддержать его.
— Отпусти сетку! Ой, да какой же ты стал легкий! Старик медленно выпрямился и тяжело вздохнул.
— Спасибо.
Старик еще держался за сетку, но уже осторожно, одной рукой. Затем произнес громким голосом глухого:
— Семнадцать лет изо дня в день я подбирал мячи с той стороны этой проклятой сетки! Семнадцать лет! Целая вечность...
— Да разве семнадцать лет — это долго? По-моему, это совсем не так...
— Приезжают тут всякие — мячи как попало летят. Как мяч в сетку ударится, так шея сама в плечи втягивается. “Ба-бах!” — от этого проклятого звука я и оглох! Сволочи!
Металлическая сетка предназначалась для обслуживающего персонала гольф-клуба. К ней были приделаны колесики, так что служащим было легко передвигаться по всему полю, прячась за ней от тяжелых мячей из литой резины. Между лужаек для игры росло несколько деревьев. Раньше здесь была целая роща, но потом ее вырубили — осталась только неровная шеренга одиноких деревьев.
Оставив позади сетку, старик и девушка отправились дальше.
— Слышишь, как шумит море?
Девушке хотелось, чтобы ее, наконец, услышали, и она почти коснулась губами уха старика. “Слышишь? Море шумит, то самое море!”
“Что?” — старик прикрыл глаза. “Послушай, Мисако, а ведь ты пахнешь точно так же”.
— Наше любимое море шумит! Слышишь?
— Море? Море... любимое? Да разве море, в котором ты утонула, можно любить?
— Да, можно! Когда я через пятьдесят пять лет вернулась в родные места, ты ведь тоже пришел сюда. Это наше любимое море!
Старик опять ничего не расслышал, но девушка продолжала:
“Это хорошо, что я утонула. Сколько бы ни прошло с тех пор времени, я люблю тебя таким, каким ты тогда был... Я ведь помню только то, что было со мной до восемнадцати лет, поэтому ты всегда будешь молод, а я... я тоже всегда буду молодой — для тебя. Если бы я не утонула тогда, то сейчас ты встретил бы старуху. Это ужасно, я ни за что не решилась бы придти к тебе!
Старик разговаривал сам с собой и ничего не слышал.
— Я отправился в Токио, но у меня ничего не вышло. Никаких сил не осталось, вернулся домой. Нанялся подбирать мячи на этой площадке, потому что рядом — море. То самое море, в которое бросилась любимая, потому что нас разлучили. Я молил их о том, чтобы они взяли меня на работу. Хотя бы из жалости.
— Здесь, где мы сейчас гуляем, была когда-то твоя земля.
— Я только и мог, что подбирать мячи. Спина у меня не разгибалась. А та девушка бросилась из-за меня в море. Тот обрыв совсем недалеко. Хоть я и старый, но туда дойти сумею. Вот и брошусь вниз. Так я думаю.
— Нет, нет! Если ты умрешь, на земле не останется ни одного человека, который бы помнил обо мне! Ведь тогда я умру по-настоящему!
Девушка прильнула к нему. Старик опять ничего не услышал. Но он обнял ее.
— Да, да. Умереть вместе. Ведь сегодня... ты пришла, чтобы увидеть меня?
— Умереть вместе? Нет! Синтаро, пожалуйста, не умирай, живи хотя бы ради меня!
Потом взор ее скользнул поверх его плеча, и она радостно воскликнула: “Ой, смотри! Те большие деревья все еще стоят! Все три — совсем как тогда!”
Старик посмотрел туда, куда указывал палец Мисако.