В «Одзё гокуракки» мы застаем концепцию посмертного существования уже в значительной степени трансформированной. Если в «Нихон рёики» основной наградой за добродетельную жизнь служит вполне материальное благополучие, достигаемое в данном перерождении, то в «Одзё гокуракки» праведники разрывают цепь рождений и смертей и навсегда возносятся в Край Вечной Радости, который, правда, нигде не описывается. Эта функция возлагалась на иконографическую живопись.
В «Хокэ кэнки» встречаются оба типа воздаяния. Для Тингэна эта проблема не представляла самостоятельного интереса, так как для него был важен не столько конечный продукт усилий, сколько средство (т. е. «Сутра лотоса»), с помощью которого он достигался.
В общем и целом концепция смерти (посмертного воздаяния) в буддизме разработана намного полнее, нежели в синтоизме, что связано с общей религиозно-этической направленностью этого вероучения на сознательное целеполагание самосовершенствования человека. В синтоизме же любое божество (человек) является священным объектом поклонения для своих потомков вне зависимости от своих прижизненных заслуг, в силу своего физического существования, в силу того, что он непременно является чьим-то предком. Первоначальная недифференцированность рая и ада связана, по всей вероятности, с синтоистскими представлениями о единой стране предков, куда попадают все умершие. Возможно, что и акцент «Нихон рёики» на прижизненном воздаянии связан, хотя бы отчасти, с «амортизирующим» воздействием синтоизма: тотальный перевод воздаяния в область посмертного существования означал бы слишком резкий отказ от традиционных представлений о предках-охранителях. Буддийская концепция смерти более дифференцированна и всеобъемлюща, ибо позволяет увидеть индивида не только как предка, но и в его социальном окружении.
Рождение и смерть можно рассматривать и в более широком контексте — трансформации героя вообще. Если для мифа характерно скачкообразное, ситуационное изменение физического облика божества, служащее знаком обратимого изменения качеств его поведения, то в буддийских легендах подвижничество ведет к преображению прежде всего духовному — благодаря своим добродетелям и духовному прозрению святой получает возможность творить чудеса, причем духовное совершенство отнюдь не обязательно сопровождается совершенством физическим. Так, в историях «Нихон рёики» и «Хокэ кэнки», повествующих о деяниях царевича Сётоку, рассказывается о грязном и больном нищем, покинувшем чудесным образом гробницу, построенную для него по повелению царевича, который признал в нем человека необыкновенного. Кёкай заключает: «Там, где глазу простого смертного открывается лишь жалкое тело, святой своим провидящим оком распознает святого». В другой истории «Нихон рёики» утверждается: «Нельзя гневаться на монаха, даже если он недостоин видом. Под недостойной наружностью может быть сокрыт святой». Духовное совершенство может укорениться в любом теле, а в убогом оно «смотрится» еще чудеснее.
Но, с другой стороны, подвижничество и праведность, равно как и злодеяния, могут приводить к выздоровлению и исправлению физических недостатков, а могут вызывать и увечья, которые, однако, не являются чем-то самодовлеющим, но служат лишь визуальным индикатором адекватности духа нормам учения Будды. Если в мифе физическая трансформация есть следствие прирожденной поливалентности, причем каждой из них соответствует определенный облик, то в религиозно-дидактической литературе она в какой-то степени подконтрольна осознанной деятельности индивида. Заметим при этом, что авторов «Одзё гокуракки» и «Хокэ кэнки» физическая трансформация героя занимает гораздо меньше, нежели Кёкая. Ясутанэ и Тингэн вообще пренебрегают телом — их герои умерщвляют плоть, ибо только ее смерть освобождает дух для истинного преображения в раю. Духовное совершенство в этих памятниках внешне проявляется скорее не в обличье, а в красоте голоса (особенно в «Хокэ кэнки») и может противопоставляться внешнему уродству.
Уже отмечалось, что буддийские легенды в средневековой Японии еще не успевают утерять связь с фольклором. В частности, заявляемый в начале сюжета «Нихон рёики» дефицит нормы (увечность, болезнь, бедность и т. п.) соответствует мотиву «испытания героя», который в той или иной форме можно обнаружить практически в любом фольклорном произведении. После такого испытания кандидат в герои становится героем настоящим. Но если в синтоистском фольклоре испытаниям подвергаются, как правило, физические кондиции или умственные способности, то в буддийских легендах проверяются глубина и безоглядность веры. В «Слове о ревностном переписывании "Сутры лотоса" и о чуде дивном» «Нихон рёики» повествует о муже, благодаря жарким молитвам которого свиток сутры мог быть вложен в футляр, не подходивший ранее ему по размерам. Кёкай заключает: «Верно говорю — чудо явлено было сутрой всемогущей, а праведник тем самым веру свою испытал. Кто в том усомнится?»