<p>
— Ярь-Явор, не время.</p>
<p>
Хребтом почувствовал зыбкость опоры. Посмотрел вверх. Сизые небеса пришли в движение. Облачный ток возмутил шаткое равновесие крон. Ропот и шорох обрушились снежной пылью, обломками веток, хвоей, запорошили сором. В поддавшихся воздушной лавине стволах загудело напряжение слома.</p>
<p>
Мифическую небесную твердь потряс тектонический срыв. Невидимая глыба ледяного воздуха вклинилась в дремлющий лес.</p>
<p>
Глеб отшатнулся от ожившего дерева. Великанша-сосна загрохотала, вскрикнула гулко, зашлась в скрипучем визге и раскололась по сердцевине. Земля колыхнулась, задышала. Расщеплённая лесина накренилась и ухнула в какофонию разрушения. Не мёрзлая почва отпустила рвущиеся корни.</p>
<p>
Глеб не устоял на ногах, ударился коленкой о прикрытую опалью корягу, боли не почувствовал. Полз, катился или шустрил на четвереньках — не осознавал, но забился под выворотень, под струи раскрошенной супеси. Зажмурился, сжался. Свежая язва на плешивой шкуре одряхлевшего леса приняла инородное человечье тело холодно и жёстко, и защитила, как защищает раковина бесхребетную тварь. Просмолённые жилы, десятки лет кормившие и поившие огромное бессловесное существо, вскрикивали под ударами оброненных стихией полумёртвых деревьев. Оглушили пронзительные голоса бездыханных, вгоняющие в ямину, глубже и глубже.</p>
<p>
Гигантский комель просел под весом неохватной сушины, и сучья, покрытые оранжево-красным налётом, вонзились в развороченную почву. Словно захлопнулась узкая клыкастая пасть, вымазанная кровью. Глеба обдало колким земляным холодом.</p>
<p>
Дыхание прервалось. Сжатая до предела невыносимым гнётом пружина страха распрямилась. Человекоподобный зверь вывернулся из-под раскуроченного корневища и пустился наутёк. Инстинкт тащил его за шкирку, вопреки бессилию. По единственно верному пути спасения среди бесконечного множества ошибочных. Извилистому пути сквозь рушащийся бор.</p>
<p>
Влево-вправо, вверх-вниз... ещё ниже, по-пластунски, змейкой, червём... вверх. Разогнулся, шаг-два, в сторону, плечо задело гудящую ель, и с костяным трезвоном брызнули тонкие сучки. Вперёд. Быстрее... через невозможно.</p>
<p>
Не можешь идти — беги...</p>
<p>
Он подныривал под стволы, чьи судороги ещё не погасили импульс падения. Прорывался через упругое и хлёсткое неприятие ветвей. Полз, вставал и вновь клонился оземь. В глазах то и дело мелькало небо, располосованное кишащими в хаотичной серости ломаными. Не чуял ног, и не ощущал больше ужаса. Все чувства выместила сосредоточенность на путеводных бороздках, прошарканных собственными неподъёмными ступнями, и на предупредительном скрежете над головой... отовсюду.</p>
<p>
Он не сделал ни одного неверного движения. Не прогадал, не оступился, не помешкал. Выбрался из древесной гущи, взбаламученной обрушением заоблачного урагана. Последний барьер — корявая сосновая ветвь толщиной в изломе с бедро не самого тщедушного человека — рухнула на тропу, осыпала серо-палевой хвоей.</p>
<p>
Сглотнул, переметнулся через рубеж, сделал несколько неуверенных шагов и остановился, застигнутый врасплох тишиной, которая вдруг пробилась сквозь биение крови в висках. Позади, в посветлевших дебрях ещё лениво ворочалось с хрустом и щелчками грозное нечто. Замерло...</p>
<p>
Пот замерзал на куртке выжатого дотла ходока, дымилась испарина.</p>
<p>
Померкло.</p>
<p>
Глеб очнулся, когда жаркий длинный язык обслюнявил ему лицо. Открыл глаза — мятая брыластая морда, вислые уши, внимательный янтарно-розовый взгляд из-под оплывших век. Незнакомый голос издалека, за толщей озноба:</p>
<p>
— Что с вами?</p>
<p>
"Я умираю..."</p>
<p>
Несколько дней провалялся в реанимации. Потом его окоченелое сознание оттаяло под тёплым светом матовой лампы, разлитым по стерильно-белому потолку одиночной палаты. Безрассудный пациент не гадал, являются ли индивидуальные хоромы проплаченной данью скорбной традиции отделять смертника от мира живых или же прозаическим результатом достатка. Обречённого морил сон и будил голод. Неутолимый, требовательный. Неуместный и несвоевременный. В протухшей требухе запылала неугасимая топка. Свесив обе тощие ноги в могилу, приговорённый высоким консилиумом молотил ложкой по тарелке, несоразмерной зверскому жору. И слёзный упрёк в глазах жены сменился изумлением, сполна заменившим иррациональную надежду.</p>
<p>
Тесты, анализы. Гул аппаратуры, сканирующей ненасытные мощи. Голод и жажда, потеснившие боль...</p>
<p>
Наконец лечащий врач решился озвучить результаты вынужденного обследования. Снял очки, свёл тонкие золотистые дужки в щепоти, неловко помешал прямоугольными стёклами воздух. Признался: ничего подобного в собственной практике не наблюдал, и в специализированной литературе столь феноменальных данных не нашёл.</p>