— Ты был невозможным мальчишкой. Рева-корова.— На лице ее появилась гримаса, и тебе даже на мгновение показалось, будто это от того, что она вспомнила, как ты ревел.
Ты спросил, не нужен ли ей морфий, и она сказала, что нет, пока не нужен. Она хотела говорить с тобой еще и еще.
В окне над изголовьем ее кровати занималось серое утро. В других комнатах спали трое братьев, отец, тетя Нора. Аманда была в Нью-Йорке.
— Я был хуже, чем Майкл и близняшки?
— Гораздо хуже.— Она улыбнулась, словно сказала тебе комплимент.— Намного хуже.— Ее улыбка сменилась гримасой боли, и она сжала пальцами простыню.
Ты умолял ее сделать укол. Но приступ боли прошел, и ты видел, как расслабилось ее тело.
— Пока не надо,— сказала она.
Она рассказала, каким ты был невыносимым ребенком: вечно все раскидывал, грыз игрушки и ревел — ревел все ночи напролет.
— Тебе никогда не удавалось нормально уснуть, помнишь? Иногда ночами нам приходилось везти тебя прокатиться на машине, чтобы убаюкать.— Она, казалось, вспоминала это с удовольствием.— Ты был не от мира сего.
На лице ее вновь появилась гримаса, и она застонала.
— Подержи меня за руку,— сказала она. Ты протянул ей руку, и она схватила ее неожиданно крепко.— Больно,— сказала она.
— Пожалуйста, дай я сделаю тебе укол.
Ты не мог выносить больше ее страданий, чувствовал, что сам вот-вот потеряешь сознание. Но она велела еще подождать.
— Знаешь, что это такое? — сказала она.— Какая это боль?
Ты мотнул головой. Она помолчала. За окном пропела первая утренняя птица.
— То же самое я чувствовала, когда рожала тебя. Странно, но это так.
— И тебе было так же больно?
— Ужасно больно,— сказала она.— Ты никак не хотел вылезать. Я думала, что помру.— Она втянула сквозь зубы воздух и резко сжала твою руку.— Так что теперь ты знаешь, почему я так тебя люблю.
Тебе бы хотелось расспросить ее поподробнее, но голос у нее был такой слабый и сонный, что ты не хотел ее прерывать. Ты держал ее за руку, надеясь, что она дремлет, и наблюдал, как дрожат ее ресницы. Со всех сторон раздавался щебет. Казалось, ты никогда не слышал одновременно столько птичьих голосов.
Вскоре она заговорила снова. Она вспомнила одно утро, которое ей почему-то особенно запомнилось. Мать жила тогда в двухкомнатной квартире над гаражом в Манчестере, в штате Нью-Гэмпшир.
— Я стояла перед зеркалом, словно никогда прежде по-настоящему не видела собственного лица.— Она говорила тихо, и тебе пришлось наклониться, чтобы услышать ее.— У меня было какое-то странное чувство. Я знала: что-то случилось, но не знала, что именно.
Она забылась. Глаза ее были полуприкрыты, но ты видел, что она смотрела куда-то. Окно в спальне наливалось светом.
— Папа,— сказала она.— Что ты тут делаешь?
— Мама?
Она помолчала какое-то время, и затем вдруг глаза ее открылись. Пальцы разжались.
— Боль уходит,— сказала она.
Ты сказал, что это хорошо. Комната, казалось, внезапно озарилась светом.
— Ты держишь меня за руку? — спросила она.
— Да.
— Хорошо,— сказала она.— Держи и не отпускай.
Как дела?
Твоя квартира теперь кажется тебе совсем маленькой. Майкл похрапывает на диване. Тот последний, самый откровенный разговор с матерью все не идет у тебя из головы. Потом ты нюхаешь кокаин. Где-то, бесконечно далеко, эти белые полоски сходятся, и там, в загадочной точке пространства, расколотый мир вновь обретает цельность. На секунду ты ощутил блаженство. Тебе показалось, что цель — вот она, совсем близко. Затем кончилась кока. Втянув последнюю полоску, ты посмотрел в зеркало. Вид у тебя просто жуткий, из носа торчит свернутая в трубочку двадцатка. Цель ускользает. Нельзя все исправить за одну ночь. Ты чересчур возбужден, чтобы о чем-то думать, и чересчур измучен, чтобы заснуть. Ты боишься, что если уснешь, то уже не проснешься.
Звонит телефон, словно сирена. Снимаешь трубку, когда раздается второй звонок. Сквозь шум и невнятицу голосов до тебя доходит, что это Тэд. Он хочет встретиться с тобой в «Одеоне». Там вечеринка. Тебя очень просят прийти. Ты говоришь, что будешь через десять минут.
Накрываешь Майкла одеялом, набрасываешь пиджак, проверяешь, сколько у тебя денег (бумажник почти пуст), затем прикрываешь дверь и запираешь ее. На улице припускаешь трусцой. У двери банка на Шеридан-сквер (он работает круглые сутки) вставляешь в автомат пластиковую карточку, которая, как гласит объявление, является талоном на банковские услуги. Раздается звонок, открываешь дверь и входишь в помещение цвета ярко освещенного плавательного бассейна. У автомата, выдающего деньги, стоит какой-то тип в маскировочной военной форме. Его движения очень выразительны — словно он участвует в видеоигре. Если он не поторопится, думаешь ты, придется его убить.