— Наплевать мне на твоих товарищей! — рассердился отец. — А вот учиться в Вене, кажется, действительно дешевле. Обучение во Львовском университете сколько стоит?
— Триста злотых в год.
— Да, для моих плеч теперь это уже туговато…
— Чего ты волнуешься? Я же тебе сказал, что во Львов не поеду. Даже если бы там учили бесплатно…
— Ну что ж, в Вену так в Вену, — согласился наконец отец.
…Видывал в своей недолгой, но полной скитаний жизни Ярослав всякое. Но такое довелось впервые. Он работал над старыми историческими хрониками в библиотеке Венского университета. И вдруг ее традиционную тишину неожиданно нарушило что-то похожее на цоканье копыт табуна неповоротливых баварских жеребцов. Толпой, не снимая шапок, в зал вошли молодчики с толстыми суковатыми палками в руках.
«Эти палки сказали нам обо всем: они были символом, эмблемой, украшением и оружием первых австрийских адептов Гитлера… — так описал позднее Галан это. — Вожак шайки, высокий, рыжий, в пенсне на вздернутом носу, крикнул надорванным фальцетом:
— Алле юден мюссен гераус! (Все евреи должны выйти!)
Через несколько минут библиотечный зал опустел; в знак протеста против дикой профанации „альма матер“ вышли почти все присутствующие.
Этого будущие эсэсовцы не ожидали. Побледневшие от злости, они молча стояли у дверей. Кто-то крикнул: „Бей!“ — и воздух засвистел от нескольких десятков палок. Осатаневшие молодчики не щадили никого. Разбивали головы мужчины, скатываясь стремглав с мраморной лестницы, обливались кровью женщины. Все это происходило под свист, хохот и вой торжествующих двуногих бестий.
Когда последняя жертва ударилась головой о перила лестницы, бестии выстроились по четверо и двинулись солдатским шагом по университету. Знакомый фальцет взвизгнул: „Вахт ам Райн!“ — и ватага заревела.
Этого „Вахт ам Райн!“ я не забуду никогда…»
Бывают в жизни человека мгновения, которые требуют немедленного действия, мгновенной реакции на увиденное и случившееся.
Промучившись бессонную ночь, Галан знал утром, куда ему идти.
В маленькой закопченной заводской конторке по адресу, данному ему одним из друзей, он нашел худого парня в замасленной рабочей робе.
— Я из университета. От Франца. — Он назвал фамилию приятеля. — Хочу вступить в ваше рабочее товарищество «Единство».
— А вы знаете, кто стоит во главе его?
— Знаю… Коммунисты. Потому и пришел.
Выступая через несколько лет на собрании участников революционного подполья Западной Украины, Галан вспоминал, что товарищество «Единство» состояло из нескольких сотен членов и во время первомайских демонстраций принимало участие в шествии под собственными знаменами. Так, в 1923 году в революционно настроенных кругах бывшей императорской столицы Вены началась революционная деятельность молодого Галана.
Закономерным и естественным был для Галана этот шаг.
Сведения о жизни Ярослава Александровича в Вене крайне скудны, поэтому следует привести целиком единственное более или менее обстоятельное свидетельство.
Украинский писатель Дмитро Бандривський рассказывает:
«Впервые я встретил Ярослава Галана на семинаре славянской филологии в университете Вены. Он отличался незаурядными филологическими способностями, прекрасно знал сравнительную грамматику славянских языков и этим завоевал себе большое уважение среди венских славистов…
Я некоторое время жил с ним в Вене вместе и видел его вблизи, в повседневной жизни. На квартире у старенькой, очень честной фрау Шльоссер (по происхождению чешки) жили четверо галицийских студентов-украинцев. Один из них был товарищем Ярослава по Перемышльской гимназии. Это был очень милый парень, сын адвоката из местечка Нижанковичи. Парень страдал тяжелой болезнью — лунатизмом, и молодой Галан стал для него настоящим опекуном… Ярослав следил за его поведением. Когда больной срывался с постели, Ярослав брал его за руку и приводил в сознание. Я не представляю себе, как бы сложилась жизнь этого студента без опеки Галана.
…Как и большинство галицийских украинцев-студентов, Галан всеми силами старался заработать себе на жизнь. Он надписывал на конвертах для одной фирмы адреса ее заказчиков; за сто „заадресованных“ конвертов Галан получал один шиллинг. А килограмм хлеба в то время в Вене стоил больше, чем этот его дневной заработок. И еще беда была в том, что голова молодого Галана была полна разных далеких от этих конвертов замыслов, что, конечно, никак не благоприятствовало ежедневной работе. Галану приходилось не один, не два и не десять конвертов испортить, прежде чем, бывало, он надпишет эту сотню. Но другого выхода из материальной нужды не было. Чтобы существовать, приходилось заниматься такой механической работой…»