Первым забеспокоился Горазд:
– Князь, епископу надо уезжать в Киев. Может, и ты поедешь?
Глеб чуть растерялся:
– А Муром?
– Я останусь здесь, дань буду собирать и присылать исправно. Дружина будет при мне, плохого не допустит. Объясни князю Владимиру, что Муром не то место, которое сейчас крестить можно. Рано еще.
Глеб от такого совета почувствовал только облегчение. Он сидел в Муромской земле в тоскливом одиночестве. С детства привыкший всегда быть рядом с братом, очень тосковал по Борису. Ездил к нему из Мурома дважды, видел, что жизнь в Ростове совсем не та, что на их погосте, душой рвался к Борису и в Киев, потому долго уговаривать не пришлось. Оправдывал себя молодой князь тем, что и Борису в Ростове мало что удалось; как уехал Блуд, которого Ярослав оставил в Ростове дожидаться нового князя, так и пошел разлад. Нет, ростовчане, как и мурома, не противились, они просто не желали видеть у себя епископа Феодора. Только тот умней, сказано сидеть тихо в Суздале – сидит и никого силой не крестит. Борис часто в Киеве бывает, значит, и Глебу можно? Князь решил ехать, воевода прав, нужно же епископа обратно проводить? А там как бог даст…
Провожая в обратный путь молодого князя, Велич подумал, что тот не вернется. Если только в Киеве не случится что-нибудь такое, отчего пришлось бы уносить ноги хоть в далекий Муром. Подумал – и сам ужаснулся такой мысли. Но мысль засела глубоко в потаенном уголочке. Знать бы воеводе, насколько окажется прав, придет время, и князь Глеб вынужден будет бежать в Муром, спасая свою жизнь. Только это не поможет.
Новгород
Улицы Новгорода мощены дубовыми плахами с умом, мостники головами за каждое бревно отвечают. Если какое обветшает или прохудится, его тут же вон, это лучше, чем ноги ломать на негодном. И для снега, что тает весной, и для дождевой воды свои желобки в порядке содержатся. Но сейчас улицы завалены выпавшим ночью снегом. У дворов хозяева или их холопы уже расчищают сугробы деревянными лопатами. Молодцы новгородцы, с толком хозяйствуют! Спуски к мосту расчищены, чтоб сходить или везти что было удобно. Великий мост и впрямь немал, о семнадцати устоях, за которыми тоже тщательно следят. Мост разбирали, когда Добрыня пришел новгородцев крестить, потом пришлось восстанавливать. Сделали лучше прежнего, но память осталась. Зимой можно и по льду перебираться через Волхов, многие, кому до моста идти далеко, так и делают. Натоптаны дорожки через реку, наезжены. Торговый берег низкий, да и Софийская сторона невысока, там только Детинец на горе стоит, грозит врагу, если такой найдется, своими башнями. В Детинце городская скотница – казна, которую берегут, да хоромы епископские. От бывших княжьих Ярослав отказался сразу по приезде, не глянулись ему, не легли к душе. Себе он двор поставил на Торговой стороне. Новгородцам такое решение князя понравилось, поддержали.
Ярославу терем сложили каменный, так, чтоб двор примыкал к торговой площади. По другую сторону гостевые дворы иноземных купцов приткнулись – Варяжский, Свейский, многие другие. Вроде защиту у князя ищут. А чего ее искать: торгуй по справедливости, веди себя уважительно – новгородцы не обидят. В городе любым гостям почет и уважение, если те без злого умысла приходят.
Ярославу очень полюбился этот вольный город, который и себе цену знал, и гостей принять умел тоже. Хочешь торговать честно – милости просим в Новгород. А станешь обманывать – не видать милости на новгородском торгу! Стоило один раз нарушить данное слово, и купец лишался всяческого доверия, об этом знали и потому вели дела честно.
Понравилась и забота новгородцев о своем городе, каждый конец норовил у себя церковь поставить одна другой краше. И чтоб мостки выложены были лучше, чем у соседей, и чтоб парни на кулачках крепче других дрались. Только бои эти бывали до первой крови, стоило кому губу или нос расквасить, бой останавливался.
Сначала Ярослав дивился: шла стенка на стенку, а ни одного изуродованного или калечного не было. Оказалось, и здесь твердое правило: если дознаются, чьи люди виноваты, тот конец на год лишится права в праздниках участвовать. Большего позора, чем знать, что у тебя живет такой нарушитель, для кончанских старост не было. Честь своего конца берегли пуще собственного глаза.