— Эй, хромоножка, — позвал я.
Девочка удивленно повернулась. Она и не подозревала, что я здесь.
— С тобой все в порядке? — Угу. Холли убрала волосы, падавшие на глаза. На лице ее застыло выражение, какое бывает у детей, остановленных взрослыми и ждущих, когда их отпустят заниматься дальше ребячьими делами.
— О-о! — протянул я. — У Би-Джей осталось малиновое мороженое, и я подумал: не предложить ли тебе полакомиться им вместе со мной?
Она отрицательно мотнула головой. В глазах застыли слезы. Я видел, как хочется девочке расплакаться или, по крайней мере, прижаться к кому-нибудь, но она была слишком гордой, чтобы признаться в этом.
Положив мотыгу — я окучивал помидоры, — я присел перед ней на корточки.
— Что случилось, малышка?
— Ничего.
— Ты меня обнимешь? Она снова мотнула головой.
— Ладно. — Иногда лучше всего ничего не предпринимать. — Ты мне не поможешь?
Она шмыгнула носом и кивнула.
— Отлично. Пойди и возьми такую же мотыгу. — Я поднял и показал ей свою.
— А где они лежат?
— Вон в том сарае. Холли повернулась. — А…
— Пойди и возьми. Она колебалась.
— Ну, иди.
Девочка хотела что-то сказать, но лишь покачала головой.
— Что с тобой? — спросил я.
Она промолчала и нехотя потащилась к сараю; по мере приближения к нему она шла все медленнее и медленнее и перед открытой дверью остановилась, глядя внутрь. Даже издали было заметно, как она дрожит, — В чем дело?
— Там темно! — сказала она.
По тому, как она это сказала, я понял, что для нее это было больше чем просто темнота.
Во мне нарастало раздражение. Хотелось прикрикнуть на нее, но я вовремя остановился. Что-то здесь не так.
— Холли!
Она не слышала меня, стояла и не отрываясь смотрела внутрь, как загипнотизированная птичка. Какую змею она там видела?
— Холли!
Ее начало трясти.
Сработали мои армейские рефлексы: я пригнулся и бросился вперед, но не прямо, а забирая в сторону и держа на всякий случай наготове мотыгу.
В сарае никого не оказалось. Я не знал, радоваться мне или расстраиваться.
Я повернулся к Холли. Она почти что впала в кататонию. Отшвырнув в сторону мотыгу, я упал перед ней на колени и схватил за плечи — она одеревенела.
— Холли? Никакого ответа.
— Что за?..
Я обнял ее, крепко прижав к груди, поднял и понес прочь от сарая, за дом, чтобы она вообще его не видела. Однако девочка по-прежнему не расслаблялась.
— Успокойся, Холли, все уже хорошо. Джим с тобой. — Я присел на каменный заборчик, отделявший заасфальтированный внутренний дворик. Посадив ее на колени и обхватив покрепче, я успокаивал ее как умел: — Все хорошо, миленькая, все хорошо. Большой Джим с тобой. Все в порядке.
Она что-то пробормотала.
— Что ты говоришь?
— Простите, — всхлипывала она. — Пожалуйста, не бейте меня.
— Что? Я и не собираюсь.
— Я больше не буду. Честное слово.
— Послушай, детка… Все хорошо. Я — Джим, ты помнишь? — Она все еще цепенела от страха. Я отодвинул ее, чтобы она могла рассмотреть мое лицо. — Это же Джим, большой некрасивый Джим. Ты помнишь меня?
Она моргнула и ошеломленно уставилась на меня.
А потом не выдержала и разрыдалась.
Она забралась обратно ко мне на колени, я прижал ее к груди, и гладил по голове, и покачивал, и не переставая говорил, что все будет хорошо. Я обнимал ее, я любил ее, я дал ей выплакаться у меня на груди. Холли тихонько всхлипывала, время от времени икая. Теперь она не пыталась сдержаться. Один раз она было вытерла слезы, но я снова прижал ее к груди и велел выплакать все.
— Не удерживай их, моя радость, пусть все они вытекут. Это легче, чем носить их с собой повсюду. Плачь, Холли, плачь, моя девочка.
Постепенно всхлипывания стали затихать, и девочка безвольно обмякла в моих руках — крошечный тряпичный человечек, такой худой, такой ужасно худой и маленький.
Какая она хрупкая!
Не вставая с забора, я осторожно, едва дыша, устроился поудобнее; ее руки сразу же напряглись и обхватили меня.
Наконец она заговорила: — Я так испугалась.
— Знаю, — сказал я. — Я видел.
— Но теперь я не боюсь.
— Ты хорошая девочка, — И погладил Холли по голове.
— Когда ты со мной, я не боюсь.
— М-м, ты вообще не должна больше бояться. Она шмыгнула носом и вытерла его о мою рубашку.
— Я думала, что ты уходишь.
— Нет, я никуда не уйду, пока нужен тебе.
— Но я подумала…
— Ш-ш-ш. — Я обнял ее. — Как же я могу бросить такую красивую и такую хорошую девочку? Но это была ложь.
Как я мог обещать такое ребенку, когда нарушал каждое свое второе слово?