Хеля вздрогнула. Голос показался ей знакомым.
Гранулы засыпали мужчину уже по шею.
— Ну ладно, я понял, — произнес тот с трудом. — Болит, щиплет, свой урок страданий я уже получил. В этом дело?
Лицо его сделалось багровым, капли пота собрались на носу и скапывали на гранулы. Хеля заметила, что пот вел себя так, будто падал на горячую сковороду, из места падения поднимался легкий дымок.
Девушка инстинктивно сжалась. До нее дошло: что бы ни приготовлено для мужчины, это должно быть ужасным. Теоретически она понимала, что это «что-то» не выскочит из телевизора, но страх перехватывал над ней контроль. Мужчина в первый раз вскрикнул. Не от ярости, а от боли, это был крик раненого зверя. Хеля заткнула уши, чтобы не слышать этого. Но глаз от экрана оторвать не могла.
А потом произошло нечто неожиданное. Пленник начал бросаться во все стороны, отчаянно размахивая головой; выглядело это так, словно бы он, вопреки логике, пытался выползти из своей шкуры. В ходе этих попыток, тяжело дыша и крича, он совершил громадную ошибку: погрузил лицо в таинственные гранулы. Похоже, он захлебнулся ними, потому что неожиданно начал давиться и плевать и орать изо всех сил. В пароксизме боли он откинул голову назад, с грохотом колотя ею о металлическую трубу, а Хеля увидела, что рот его превратился с кровавую яму, в которой дымятся и пенятся белые гранулы, какая-то химическая реакция приводит к тому, что, в соединении с водой они превращаются в едкую субстанцию.
Неожиданно крик умолк. В первый момент Хеля подумала, что это просто отказал звук, но нет. Она слышала шипение реакции, шелест гранул, в которых бился мужчина, глухие удары, когда он валил головой о трубу. Глядя на его широко раскрытый рот, она поняла, что тот все время вопит. Вот только та кислота — или что там было — уже разъела голосовые связки.
Его крик сделался немым.
Никогда еще девушка не видела чего-либо в такой степени пугающего. Это было даже хуже, чем яма вместо рта. Хуже, чем кровавый ошейник, появившийся на шее там, куда доходили маленькие белые гранулы, где они медленно растворяли тело несчастного. Хуже, чем глаз, в который, похоже, попал химический шарик, и который теперь помутнел, начал кровоточить и западать, как будто втекать, в глубину черепа.
Картинка изменилась, Хеля увидала другой план трубы и помещения. На площадке лестницы все время стояла женщина, с которой разговаривал мужчина. Низко наклонившаяся, с головой чуть ли не в трубе, словно она не хотела пропустить ни мгновения из страданий несчастного.
Длинные черные волосы закрывали ее лицо.
Часы на панели патрульного автомобиля показывали почти час дня, когда водитель остановился перед пекарней на Мицкевича.
— Это тут? — спросил Шацкий у Берута.
— Напротив, — ответил полицейский, указывая на угловое здание по другой стороне улицы.
Вне всякого сомнения, когда-то этот дом был гордостью Ольштына. Давным-давно, когда польское и католическое население страдало под германским ярмом, о чем, к сожалению, на девяносто процентов позабыло во время плебисцита, когда в 1920 году нужно было выбирать себе родину. Шацкий даже был способен их понять. Сам бы он выбрал ту цивилизацию, которая была способна украшать свои города такими необычными домами, но не ту, что построила для себя Млаву[114] и Остроленку.[115] Цивилизацию, которая, наверняка, могла позаботиться о такой жемчужине архитектуры сецессиона.[116] Пять десятков лет польского управления привело к тому, что красивый городской дворец превратился в коммунальную трущобу. Штукатурка отпадала от здания, словно кожа с прокаженного, водосточные трубы по непонятным причинам располагались поперек фасадов. Три лоджии с левой стороны были застроены каждая по-своему. Картина нищеты и отчаяния, реклама надвислянской эстетики.
— Я ходил сюда в детскую библиотеку, — сообщил Берут, когда они переходили через улицу.
— Куда?
— Сейчас там депутатское представительство Платформы,[117] — указал Берут на висящую на доме вывеску.
— О времена, о нравы,[118] — прокомментировал Шацкий, на что полицейский покивал головой со свойственной себе печалью.
— Красивый дом, правда? — полицейский понимающе вздохнул, останавливаясь перед дверью и обводя взглядом украшенный, богатый фасад.
— Был, — буркнул Шацкий и толкнул входную дверь. Старую, оригинальную, украшенную мягким сецессионным орнаментом, заметным, несмотря на лущащиеся слои краски. Он вошел вовнутрь, в сырую, подвальную духоту, в запах, который невозможно спутать с каким-либо другим — запах гниющего дерева. Он щелкнул выключателем и не смог сдержать тяжкого вздоха.
114
Млава (польск.
После наполеоновских войн Млава была включена в состав Российской империи, где и оставалась до Первой мировой войны. Поскольку в 1914 году город был расположен в непосредственной близости от предварительной русско-немецкой границы, в районе Млавы шли тяжелые бои и город переходил из рук в руки четырнадцать раз. В межвоенный период правительство Второй Польской Республики построило здесь несколько укреплений, и на начальных этапах Второй мировой войны продвижение германского вермахта в районе Млавы встретило сильное сопротивление польской армии. Во время оккупации еврейское кладбище Млавы поверглось полному разрушению. Ненависть к евреям была настолько сильной, что после войны памятник жертвам холокоста в Млаве неоднократно повреждался поляками.
В 1991 году город стал местом крупного погрома, направленного против цыган. (Может именно это вызвало иронию автора?).
115
Остроленка (польск.
В честь этого города в России, в Нагайбакском районе Челябинской области, назван посёлок Остроленский.
После событий сентября 1939 года приграничный город Германии с Белорусской ССР
В сентябре 1944 года за мужество и отвагу, проявленные при овладении городом и крепостью Остроленка, приказом Верховного Главнокомандующего СССР 878-й стрелковый полк 290-й стрелковой дивизии получил наименование Остроленковский.
116
Сецессион
«Мюнхенский С.», основанный в 1892 Ф. фон Штуком и руководимый с 1899 Ф. фон Уде, объединял преимущественно представителей немецкого варианта стиля «Модерн» — югендстиля. Одним из ведущих мастеров «Мюнхенского С.» с 1893 стал архитектор, график и дизайнер П. Беренс.
«Берлинский С.», созданный в 1899, объединял в основном художников немецкого Импрессионизма (первый президент общества — М. Либерман). В 1906 общество распалось на «Новый Берлинский С.», руководимый Л. Коринтом, и «Свободный С.» во главе с Либерманом.
«Венский С.», возникший в 1897, сгруппировал представителей австрийского «модерна», который получил название «сецессионстиль» («стиль С.», Sezessionsstil). Ядром «Венского С.» стал журнал «Вер сакрум» («Ver Sacrum», основан в 1898), бывший также органом австрийского литературного Символизма (эссе Г. фон Гофмансталя, стихи Р. М. Рильке); главой и ведущим мастером в области живописи являлся Г. Климт. Характерные черты «сецессионстиля»: для живописи — мозаичная многоцветность и изощрённая орнаментальность (Климт); для графики — геометрическая ясность рисунка при его общей свободной декоративности (Климт, К. Мозер, И. М. Ольбрих, И. Хофман); для архитектуры — чёткость объёмов, ритмическая упорядоченность членений, лаконичность декора, рациональность композиционного и конструктивного решений (О. Вагнер, Ольбрих, Хофман). Отличительной особенностью «сецессионстиля» в целом (включая и декоративно-прикладное искусство) являлось тяготение его мастеров к прямолинейной орнаментике, сохранявшей геометрическую жёсткость даже в самых сложных комбинациях; отсюда «сецессионстиль» иногда называют «стилем квадрата» (Quadratstil). Деятельность «Венского С.» во многом способствовала распространению и утверждению как позитивных принципов «модерна» (в архитектуре, в книжной графике), так и его упаднических тенденций (в изобразительном искусстве — склонность к претенциозной символике, болезненной эротике, произвольное искажение форм предметного мира). — БСЭ.
117
Гражданская платформа Республики Польша (польск.
118
Для тех, кто не в танке: Выражение «О, времена! О, нравы!» было заимствовано из латинского языка «