— У меня есть кошка. — Полосатая кошка, которую я имею в виду, на самом деле просто приблудная тварь непонятной породы, которая клянчит еду у двери моей конторы. Примерно каждый день я выставляю на лестницу тарелку тунца и блюдечко с молоком, а потому мохнатая мелочь вроде как ко мне привязалась. — Кто ее будет кормить?
Талларико даже не обременяет себя каким-то ответом.
— У меня дома гости, — еще раз пробую я. — Одна знакомая из Нью-Йорка. Она как раз сегодня прибыла…
— Что ж, она вполне может к тебе присоединиться, если захочет. Ты остановишься у моего брата, и я даже выдам тебе вперед на расходы. Думай об этом как об очередном отпуске. В конце концов, все отправляются отдыхать в Майами, разве не так? Развлечения, серфинг, вечеринки до рассвета.
— Очень может быть, но…
— Винсент, — говорит Талларико, — давай я сделаю так, чтобы это решение стало для тебя простым.
— Попробуйте.
— Ты отвечаешь «да».
— В самом деле?
— И я скажу тебе, почему: двойка, а за ней четыре нуля.
Наличные. Его наличные. Те самые его наличные, которые стали моими, а потом в темпе разошлись по разным другим людям.
— Это был гонорар.
— Это был гонорар за то, чтобы две недели сидеть у Нелли Хагстрема на хвосте.
— Предполагалось, что он проведет их в Лос-Анджелесе, — протестую я.
— А теперь не предполагается, — просто говорит Талларико. Затем он отрывает листик ближайшего растения, сует его в уголок рта и усердно жует, высасывая сок из бесполезной ткани. — Всякое порой происходит. Планы меняются. И я рискну сказать, что двадцать тысяч долларов за один день расследования даже на дорогом рынке здесь, в Лос-Анджелесе, — чертовски высокая цена.
— Я могу вернуть вам деньги.
У Талларико это вызывает легкий интерес. Он чуть подается вперед:
— Сегодня?
— Н-не совсем, — с запинкой отвечаю я. — Но я уверен, что мы сможем разработать план погашения долга.
Это явно его заводит. На мгновение мне кажется, что я вижу желтизну в глазах Талларико, пробивающуюся сквозь темно-коричневые контактные линзы.
— Слушай сюда, — рычит гангстер, одной поразительно сильной рукой хватая меня спереди за рубашку и притягивая поближе к себе. Странно, как ткань не порвалась. — Планы погашения долгов — они для банков, понятно? Как по-твоему, похож я на банк?
Вопрос предельно глупый, но сейчас не время на это указывать.
— Нет, не очень.
— А это значит, что у тебя есть два варианта. Верни мне мои двадцать тысяч долларов сию же секунду или хватай ноги в руки и чеши в Майами на следующем же рейсе.
Внезапно успокаиваясь, Талларико опять откидывается на спинку кресла. Лакей приносит ему новый набор аккуратных челюстей млекопитающих, и он вставляет их в рот, скрывая последние следы своей рептильной природы.
— Скажи мне, Рубио, — говорит Фрэнк, и единственная струйка слюны стекает с его нижней губы, — есть у тебя наличные?
Отсутствие ответа уже само по себе ответ. Фрэнк Талларико улыбается и дает мне прощальную рекомендацию:
— Тогда не забудь крем от загара с собой захватить.
По дороге от Палисадов назад в Вествуд я пытаюсь разумно обдумать сложившуюся ситуацию. Да, конечно, я работаю на гангстера, по слухам, не делающего особых различий между врагами и друзьями, когда надо кого-то убить. Да, конечно, я направляюсь прямиком в яму, где кишмя кишат подобные змеи. Любая из них запросто покончит со мной даже без малейшего на то повода. И конечно, нельзя сказать, как глубоко я влезу во все эти заморочки, прежде чем выпутаюсь из них и опять поплыву сам по себе.
Но — черт побери — ведь это дармовая поездка в Майами. У меня возникает ощущение, будто я выбрал дверцу номер три и получил сразу и волшебный отпуск, и издевательский приз.
Пожалуй, я мог бы пуститься в бега, положиться на авось и хорошенько присматривать за тем, что творится у меня за спиной. Однако Фрэнк Талларико ни в какую не производит на меня впечатления чувака типа «простил и забыл». Особенно когда речь идет о его деньгах. И хотя было бы довольно несложно купить на черном рынке новую личину, удалить ароматические железы и перебраться куда-нибудь в Северную Дакоту, меня совершенно не вдохновляет жизненный стиль параноика. Я не хочу тревожиться о том, что тот самый парень, который играет Вилли Ломана в театральной постановке «Смерти торговца», которую я стану смотреть в Фарго, вдруг спрыгнет со сцены с тесаком в руке и сделает меня главным участником вечернего представления.
Пожалуй, я мог бы воззвать к лучшей стороне натуры Талларико, но мне представляется, что вся эта его сторона уже была мне продемонстрирована. Лучшее, худшее — понятия относительные.