Мои письма возвращались неоткрытыми. Мои почтовые открытки рвались в клочья. В конце концов, уже через шесть месяцев после переезда, я в очередной раз позвонил, надеясь, что Норин по крайней мере меня выслушает, если не простит.
— Алло? — Это был Джек, и его голос звучал старше и умудренней. Как будто он повзрослел, а я так и остался сопливым подростком.
— Привет, Джек, — как можно беспечней откликнулся я. — Это Винсент.
Последовала длинная пауза — я слышал его дыхание, но и только. Когда прошла добрая минута, я решился продолжить:
— Послушай, я…
— Все кончено, — сказал Джек, и голос его дрожал от сдерживаемого гнева.
— Все из-за той ночи, — попытался объяснить я. — Из-за той холостяцкой пирушки…
— Все кончено, Винсент. Ты разбил ей сердце. Норин никогда этого не забудет. И я тоже. — Затем, уже мягче, словно выходя из какого-то приступа внутренней боли, Джек добавил: — Больше ей не звони. Она уже никогда не станет с тобой разговаривать.
И, будь оно все проклято, сукин сын был прав. Вплоть до сегодняшнего дня.
10
— Добрый день, Норин, — говорю я, выходя из лифта. Лицо прилично покалывает от двойной пощечины. — Классные у тебя ногти.
Норин улыбается той самой улыбкой, которую я так хорошо знал в дни минувшие — улыбкой, от которой сердце выпрыгивает у меня из груди и застревает в глотке.
— Фамильная вещь, — говорит она, сверкая дюймовыми ногтями у меня перед носом. — «На халяву», ясное дело.
Пентхаус Джека обустроен просто роскошно, массивные эркеры выходят на внутреннюю протоку и дальше — на Атлантический океан. Просачивающиеся сюда солнечные лучи подсвечивают Норин сзади, четко очерчивая ее высокое, гибкое тело.
— Классно выглядишь, — говорю я. — Годы очень мило с тобой обошлись.
— С тобой тоже, — говорит Норин, и теперь я явственно это чувствую. Мы танцуем легкий фокстрот на танцполе прошлого.
Норин, впрочем, выглядит действительно потрясающе. Ее тело в превосходной форме, кожа безупречна, волосы подстрижены по последней моде. Она всегда умела как следует заботиться о своей личине — даже в старших классах она сама шила, а кроме того, необычайно умело разглаживала неизбежные морщины, которые всегда скапливаются вокруг наших гениталий и ягодиц. Вдвойне забавно, что она проделывала то же самое и с моей личиной. Втройне — когда я все еще ту личину носил.
— Джек сейчас занят, — говорит Норин, разворачиваясь на трехдюймовых каблуках и направляясь к главному помещению пентхауса. — Его какое-то время не будет. Заходи.
Внутри околачивается немало людей Джека — они рассиживаются на диванах и наливают себе выпивку. Кто-то кивает мне и даже машет рукой. Другие активно игнорируют мое присутствие.
— Выпьешь? — спрашивает Норин, и внезапно у нее в руке оказывается бокал.
— Нет, — говорю я. — Спасибо.
Норин подходит ближе, и я вижу крупный план бокала — жидкость внутри завлекательно покачивается. Было бы так легко ее заглотить.
— Это особая смесь, — говорит Норин. — Мы ее настоем зовем…
— Я знаю, что это, — перебиваю я. — Джек мне этот настой уже показал… и я немного попробовал.
Теперь веки Норин полузакрыты — она внимательно меня изучает.
— И что? Тебе не понравилось?
— Понравилось. Очень. Пожалуйста, убери.
Норин смущена — она точно так же, как прежде, морщит носик, — и все же повинуется. Когда она возвращается, я вдруг понимаю, что пытаюсь объясниться. Насчет выпивки, насчет моего присутствия, насчет всего остального.
— Я гербаголик, — выпаливаю я. Пожалуй, слишком громко. Хотя это вряд ли меня заботит. Мои грехи — сущие цветочки по сравнению с теми преступлениями, которые большинство присутствующих здесь диносов совершило только за последние несколько лет.
— Мне очень жаль.
Я пожимаю плечами. Такой отклик вполне обычен — мало что хорошего можно сказать после того, как кто-то признается тебе в том, что бессилен справиться с собственной жизнью. Лучшая реакция, которой я до сих пор удостаивался, выразилась в вопросе: «Ara, a как наши вчера в футбол сыграли?» Однако этот отклик принадлежал Сатерленду, и это несомненно была самая разумная его фраза за многие месяцы.
— Я восстанавливаюсь. Вообще-то… — Черт, вот тут бы мне и заткнуться. — Тем вечером в Лос-Анджелесе, когда мы должны были на автобусной остановке встретиться…
Норин поднимает указательный палец и прикладывает его к моим губам.
— Нет-нет, — шепчет она. — Об этом ни слова.