Лормье слушал меня с видимым интересом. Черты его бесформенного, заплывшего жиром лица были удивительно тонкие, почти детские, а глаза — фиолетового цвета — необыкновенно выразительные. Мои пояснения — с их поучительностью — давали ему возможность понять на живом примере, с какими трудностями сталкивается молодежь для того, чтобы учиться, и по его физиономии четко прослеживалось, какое удовольствие это ему доставляет. Он заметил, весело прищурившись:
— Вы все-таки ускользнули от войны в Алжире?
— Я разделил судьбу своих одногодков.
— Это же было в 50-м? Вы могли бы попроситься в Индокитай…
Я улыбнулся, очевидно, несколько хитровато. Но пока я собирался с мыслями, чтобы ответить поязвительнее, время ушло. Лормье спросил, когда я хотел бы приступить к работе. Я ответил, что свободен, и мы договорились, что я выйду завтра же. Мне необходимо было дело, чтобы мои тело и разум были чем-нибудь заняты. Одна только мысль о предстоявшем бездействии вызывала у меня большой страх.
Выйдя из здания СБЭ в половине двенадцатого, я направился пешком к улице Сен-Мартен. Я не собирался идти к брату. Войти в дом, где я совершил преступление, встретиться со взглядами жильцов мне казалось почти немыслимым. Был уже почти полдень, когда я пересек улицу Сен-Мартен, двигаясь по улице Реомюра.
И на мостовой, и на тротуаре движение было очень оживленным, и я чувствовал себя среди толпы, как в укрытии. Я обошел вокруг церкви Святого Николая Полевого, снова пересек мостовую и, выходя на улицу Тюрбиго, столкнулся нос к носу с Валерией. Брюнетка с платиновым отливом, невысокого роста, с живыми глазами, она была хорошо сложена. Встреча оказалась неожиданной — для нее, я же в тюрьме много думал о таком случайном столкновении на улице.
— Здравствуй, дорогая, — воскликнул я. — Какое счастье видеть тебя после двух лет разлуки. Ты рада нашей встрече?
Она, взглянув на меня с ужасом и растерянностью, пробормотала:
— Да, конечно.
Я взял ее за руку и увлек за собой в соседнюю улочку, не встретив с ее стороны ни малейшего сопротивления.
— Знаешь, в тюрьме я много думал о тебе и днем, и ночью. Как прекрасно, что наша любовь выдержала такую долгую разлуку. Не правда ли, это чудесно?
Она согласно кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Я заговорил о нашей первой встрече в баре на улице Реомюра, где мы очутились как-то рядом у стойки за утренним сэндвичем. Валерия время от времени поднимала на меня испуганные глаза, выдавливая из себя бесцветным голосом:
— Да, помню.
Я остановился у входа в дешевую гостиницу и подтолкнул Валерию к двери.
— Проходи.
В ее черных глазах появились огоньки гнева, она как бы решилась воспротивиться, сказав, что у нее нет времени, но видя холодное и решительное выражение моего лица, она подчинилась страху. Горничная проводила нас в унылый, не очень чистый номер со вспученными от влаги обоями, зажгла единственную лампочку под потолком и задернула на окне шторы. Валерия, похоже, смирилась с тем, что должно было случиться, лицо ее разгладилось, взгляд стал мягче. Я взял ее руки в свои и стал говорить о счастливых днях и о днях, которые медленно текли вдали от нее.
— Чаще всего, когда я думал о тебе в камере, я представлял тебя в голубом платье, которое было на тебе два года тому назад, помнишь, то голубое платье с обшитыми белым петлицами, либо в твоем светлом плаще, когда ты туго завязывала пояс — талия у тебя тогда была вот такая, — или же без платья, вовсе без одежды. Разденься, дорогая.
В нетопленном номере было холодно. Без особого желания она сняла синюю клеенчатую куртку на войлочной подкладке, потом платье. Чтобы как-то погасить волнение, которое не могло не охватить меня при этаких метаморфозах, я начал для забавы отмечать прогресс, достигнутый за время моего заключения в пошиве дешевой женской одежды. Еще когда я бродил вчера и сегодня утром по улицам Парижа, то заметил, глядя на прохожих, как обогатился в этом смысле город за два года. На Валерии оставались уже только трусики да лифчик. Я заставил ее снять и их, прищурил глаза и нахмурил брови.
— Ну и ну! Что с тобой случилось? Любопытно, действительно любопытно.
Валерия испуганно прикрыла обеими руками грудь, которая, впрочем, не изменилась. Мой взгляд медленно опустился на живот, на бедра, и мне удалось выдавить из себя смешок, пришедшийся довольно кстати и не казавшийся сильно искусственным. Валерия зарделась.
— Повернись-ка.
Смущенная от ощущения своих недостатков, она неловко повернулась, и мне предстала обратная сторона — очаровательный ансамбль, стройные ноги, круглые ляжки, выпуклые ягодицы, хорошо очерченные бедра с весьма чистой формы углублением.