– На что похоже? – спросил он.
– На колесо парохода или мельницы, – предположил Терентьев.
– Правильно!
– Но я все-равно не понимаю, к чему вы клоните, Дмитрий Николаевич, – сыщик начал терять терпение. – Объясните толком. Будет вам интересничать!
Митенька отложил карандаш и обратился к наставнику.
– Белецкий, ты помнишь, о чём шёл разговор в первый вечер по приезду гостей?
Белецкий пожал плечами:
– Много про что говорили. Константин Павлович легенду про Ульгень рассказал.
– А перед тем?
– Про Ницше. Про его идею о сверхчеловеке.
– Верно! Про сверхчеловека! И Платона Юрьевича предмет беседы очень волновал. Помнишь? Так вот, мне думается, что именно тема сверхчеловека – суть безумия Сёмина, а Яшмовый Ульгень – просто способ достижения цели.
– Пусть так, – согласился Терентьев, кажется, начавший терять интерес к разговору. – Вы, Дмитрий Николаевич, несомненно, очень интересные теории высказываете, возможно, даже абсолютно верные, да только в практическом сыске значение они имеют малое. Какая разница, от чего человек умом тронулся. Важно лишь то, что он через это своё безумие другого жизни лишил. Да и не наше это дело причислять его к сумасшедшим или нет, это пусть доктора решают и суд. Моя задача его поймать.
– Моя, как вы выразились, теория и поможет поймать Сёмина, – нетерпеливо перебил Митенька. – Дослушайте! Предположим, я прав, и Сёмина обуревает идея достичь желаемого просветления с помощью древнего артефакта. Не важно, как он это себе представлял, главное, он похищает Яшмовый Ульгень, но похищение это отягощается убийством, а это значит, – Митенька указал на книгу, – что Яшмовый Ульгень осквернён и, вероятно, лишён своей сверхъестественной силы. Скорее всего, именно так должен рассуждать человек, находящийся в плену болезненных фантазий. И что он будет делать? Он захочет очистить свой тотем, чтобы восстановить его свойства. Думаю, Сёмин давно искал способы просветления через всякие там мистические и языческие обряды и изучал описания разного рода ритуалов, в том числе для снятия скверны с тотема.
Митенька снова подсунул Терентьеву рисунок мельничного колеса.
– Для исполнения ритуала ему нужно какое-то особенное место. Возможно, именно из этого описания он и почерпал требования к нему. Вода и солнцеворот.
– Это уже совсем из области предположений, – отмахнулся Терентьев.
– А вот я так не думаю, – неожиданно поддержал Митеньку Белецкий. – Нет, конечно, это всё предположения, но, если допустить, что Сёмин и вправду захочет провести обряд очищения, и что он руководствуется этим описанием, – он указал на книгу, – то совсем рядом есть вполне подходящее место. Старая заброшенная мельница на границе поместья и монастыря. Место там пустынное, удаленное от дорог и жилья.
Терентьев оживился.
– Вы бы могли меня туда проводить, господин Белецкий? Это обязательно нужно проверить! Возможно, если не Сёмина, то хотя бы его след мы там найдем, и тогда отыскать его будет проще.
– Я пойду с вами! – тут же заявил Митенька, уязвленный тем, что, хотя именно он нашёл предположительное решение, сыщик бесцеремонно исключил его из дальнейшего расследования.
Белецкий хмуро посмотрел на воспитанника и переглянулся с Терентьевым. Оба понимали, что, откажи они молодому человеку, тот все равно от своего не отстанет и предпримет какие-нибудь опрометчивые действия без их надзора.
– Хорошо, – согласился Анатолий Витальевич, – пойдем втроём, но вы, Дмитрий Николаевич, будете меня во всём беспрекословно слушать. И ещё! Вы, конечно, рассудили всё интересно, но ваше вмешательство, особенно досмотр комнат и архива – действия абсолютно недопустимые, – строго добавил он.
Вылазку решили совершить не откладывая.
Слегка придержав Белецкого, Анатолий Витальевич тихо спросил, так чтобы этого не услышал Митенька:
– У вас есть оружие, господин Белецкий? Стрелять умеете? – Белецкий нахмурился и утвердительно кивнул. – Тогда возьмите с собой пистолет и ни на шаг не отпускайте от себя Руднева.
Когда они вышли к мельнице, день давно уже перевалил за середину. Тени удлинились, а солнечный свет стал ласковее. Место было тихим и умиротворённым. Густые плакучие ивы грациозно склонили свои изящные ветви к самой воде. Над неспешным потоком кружились, сверкая радужными крыльями, большие стрекозы. В зарослях переговаривались какие-то птицы, голоса которых напоминали звуки детской свистульки.