Я выучусь петь, плясать, колотить, кусатьИ массе других вещей.А скоро я буду так хорошо писать,Что брошу писать вообще.
Второй,Особо себя не мучая,Считает все это игройСлучая.
Банальный случай, простой авось:Он явно лучший, но не склалось.Не сжал клешней, не прельстился бойней —Злато пышней,Серебро достойней.
К тому ж пока он в силе,Красавец и герой.Ему не объяснили,Что второй – всегда второй.
Третий – немолодой,Пожилой и тертый, —Утешается мыслью той,Что он не четвертый.
Тянет у стойкиКислый бурбон.«Все-таки в тройке», —Думает он.
Средний горд, что он не последний,И будет горд до скончанья дней.Последний держится всех побе́дней,Хотя и выглядит победне́й.
«Я затравлен, я изувечен,Я свят и грешен,Я помидор среди огуречин,Вишня среди черешен!»
Первому утешаться нечем.Он безутешен.
«В левом углу двора шелудивый пес, плотоядно скалясь…»
В левом углу двора шелудивый пес, плотоядно скалясь, рвет поводок, как выжившая Муму. В правом углу с дрожащей улыбкой старец: «Не ругайся, брат, не ругайся», – шепчет ему.
День-то еще какой – синева и золото, все прощайте, жгут листья, слезу вышибает любой пустяк, все как бы молит с дрожащей улыбкою о пощаде, а впрочем, если нельзя, то пускай уж так.
Старость, угрюма будь, непреклонна будь, нелюдима, брызгай слюной, прикидывайся тупой, грози клюкой молодым, проходящим мимо, глумись надо мной, чтоб не плакать мне над тобой.
Осень, слезлива будь, монотонна будь, опасайся цвета, не помни лета, медленно каменей. Не для того ли я сделал и с жизнью моей все это, чтобы, когда позовут, не жалеть о ней?
Учитесь у родины, зла ее и несчастья, белого неба, серого хлеба, черного льда. Но стать таким, чтоб не жалко было прощаться, может лишь то, что не кончится никогда.
1. Зима приходит вздохом струнных
Зима приходит вздохом струнных:«Всему конец».Она приводит белорунныхСвоих овец,Своих коней, что ждут ударов,Как наивысшей похвалы,Своих волков, своих удавов,И все они белы, белы.
Есть в осени позднеконечной,В ее кострах,Какой-то гибельный, предвечный,Сосущий страх:Когда душа от неуюта,От воя бездны за стенойДрожит, как утлая каютаИль теремок берестяной.
Все мнется, сыплется, и мнится,Что нам пора,Что опадут не только листья,Но и кора,Дома подломятся в коленяхИ лягут грудой кирпичей —Земля в осколках и поленьяхПредстанет грубой и ничьей.Но есть и та еще усладаНа рубеже,Что ждать зимы теперь не надо:Она уже.Как сладко мне и ей – обоим —Вливаться в эту колею:Есть изныванье перед боемИ облегчение в бою.Свершилось. Все, что обещалоПрийти – пришло.В конце скрывается начало.Теперь смешноДрожать, как мокрая рубаха,Глядеть с надеждою во тьмуИ нищим подавать из страха —Не стать бы нищим самому.Зиме смятенье не пристало.Ее стезяСтруктуры требует, кристалла.Скулить нельзя,Но подберемся. Без истерик,Тверды, как мерзлая земля,Надвинем шапку, выйдем в скверик:Какая прелесть! Всё с нуля.Как все бело, как незнакомо!И снегири!Ты говоришь, что это кома?Не говори.Здесь тоже жизнь, хоть нам и страненЗастывший, колкий мир зимы,Как торжествующий крестьянин.Пусть торжествует. Он – не мы.
Мы никогда не торжествуем,Но нам милаЗима. Коснемся поцелуемЕе чела,Припрячем нож за голенищем,Тетрадь забросим под кровать,Накупим дров и будем нищимИз милосердья подавать.
2. «Чтобы было, как я люблю…»
– Чтобы было, как я люблю, – я тебе говорю, – надо еще пройти декабрю, а после январю. Я люблю, чтобы был закат цвета ранней хурмы, и снег оскольчат и ноздреват – то есть распад зимы: время, когда ее псы смирны, волки почти кротки, и растлевающий дух весны душит ее полки. Где былая их правота, грозная белизна? Марширующая пята растаптывала, грузна, золотую гниль октября и черную – ноября, недву– смысленно говоря, что все уже не игра. Даже мнилось, что поделом белая ярость зим: глотки, может быть, подерем, но сердцем не возразим. Ну и где триумфальный треск, льдистый хрустальный лоск? Солнце над ним водружает крест, плавит его, как воск. Зло, пытавшее на излом, само себя перезлив, побеждается только злом, пытающим на разрыв, и уходящая правота вытеснится иной – одну провожает дрожь живота, другую чую спиной.