— Давай, Ванька, доставай беса этого треклятого!
Всучила она мешок царевичу, на окошко печи, у самого пола тыкая, где дрова хранились. Делать нечего, надо помогать. Знал Иван, что замучил Прошка уже Марфу. То и дело вещи от нее прятал да пакости мелкие устраивал.
Худенький царевич был, без труда пролез в подпечек и накрыл мешком заверещавшего серого человечка. Брыкался он, выбраться пытался, да Ваня крепко держал горловину. Не выбраться навью духу.
— Поймал, Марфа, поймал! — вылезая из-под печи, радостно крикнул перемазанный в саже Иван, тряся потяжелевшим мешком.
— Вот молодец, Ванька! Освободитель ты наш! — радостно хлопнула в ладоши кухарка, дыша тяжело и мшисто. — А теперь тащи его в Лес обратно, откуда он и вылез. Выкинь мешок за частокол, чтоб выбраться тварь эта темная не смогла. Да только сам смотри не вздумай за него идти!
— Далеко в Лес идти, Марфа, не охота мне. Пусть Федька бежит, — заартачился царевич.
— Иди, иди. Федька на речи этого нечистого купляется постоянно. Пять раз его уже относить пытался. Иди, а я батюшке твоему про барана смолчу тогда.
Хитро подловила кухарка Ивана.
— Ну ладно, — вздохнув, печально протянул он и поплелся к выходу, на плечо мешок закинув.
Долго тащил царевич гадкого проказника. Через деревню Марьинку; через поля пшеницы сочной шелковой; через мосток-ободок над речкой чистой Шепталкой звавшейся, а он-пакостник сидит в мешке да жалобно всё приговаривает:
— Вань, а, Вань, выпусти меня. Ну поиграл я немного. Так это оттого, что скучно мне. Марфе и самой весело было. Вань, тебе ль не знать, как поиграть порой хочется. Выпусти меня, не кидай за частокол. Страшно мне там. Я ведь маленький еще, а там духи взрослые уже живут, темные. Съедят меня, ни косточки не оставят. Отпусти, Вань. Я не буду Марфу больше донимать, тихо-тихо за печкой жить буду.
Идет царевич упрямо и не слушает лукавого Прядильщика. Его и Прядильщиком потому прозвали, что слова умеет тонкие подбирать, как ниточки прядильные. Всегда знала нечисть эта, где на жалость надавить, где на гордость, а где и обмануть наивного путника. Больше всех их из Лесов выбралось, и сладу с ними никакого не было. Знал это Иван, поэтому и шел вперед, слушая Прошку так, как комара писклявого.
Деревья высокие в стволе широкие расступились перед царевичем. Забился в мешке Прядильщик, почуяв земли духов темных близко, пуще прежнего взмолился выпустить его, но остался нем и глух Иван, топая прямиком к частоколу, через кусты да кочки. Не боялся он Леса страшного. Много раз здесь был, грибы да ягоды собирал, с детворой деревенской в трещетки потешные средь зарослей да на солнечных полянах играл. Не пугали его духи местные. Добрые они тут были. Старик Леший; Айтарки веселые, в цветах живущие; русалки улыбчивые в озере, что близ частокола разлилось зеркалом серебряным; Листовки, на деревьях птичек щекотавшие; Полевик-разбойник; Сатиры козлоногие и много других детей Леса встретить здесь легко.
Все тропы Иван знал, быстро до частокола добрался и уже хотел бросить мешок верещащий через острые бревна-пики, да смех звонкий, будто родниковый ручеек, его отвлек. С озера доносился он. Повернулся туда Иванушка и увидел русалок плескавшихся у самого берега, а на берегу девочку с косой белой-белой, будто снег, до самой земли тянущейся. Она-то и смеялась громко. Странно это царевичу показалось. Редко русалки днем выплывали. Вечер они любил да ночь в особенности. Что их со дна пробудило в рань такую?
Замер Ваня, наблюдая, как склоняется девочка незнакомая к русалкам и каждой цветочек маленький-аленький дарит. Тонкими пальцами забирали дары озёрницы, улыбались, легко касались щек молочных гостьи своей, оставляя блестящие следы воды ласковой. Трогали косу ее длинную, восхищаясь цветом чистым.
«Что это за девочка?», — дивился про себя Иван.
Всю деревенскую да градскую ребятню знал он, от младенцев розовощеких до отроков шебутных, а эту первый раз видел. Может новый дух какой в Лесу завелся?
Даже Прошка за спиной притих, подумал, наверное, что Ванька внял просьбам его, оттого и сидел тише воды, ниже травы теперь. Надеялся.
— Эй, девонька! — крикнул царевич, любопытством замученный. — Ты кто? Как звать тебя?
Подняла взгляд девчонка. Глазами синими-синими, как каменья драгоценные, посмотрела на Ваньку, что сердце его тихо замерло, а потом затрепетало быстро, словно пташка маленькая крылышками забилась. Русалки тоже обернулись на окрик, узнали царевича сразу. Закружились они по глади озерной, заулыбались широко, зашептали что-то девочке.