Ночью я долго ворочался в своей холостяцкой постели, пытаясь уснуть. Перебирая в уме по установившейся привычке события прошедшего дня, подумал: «А правильно ли я поступил, вступив в это самое соревнование? И зачем мне было высовываться? Бравада, не более. Что мне это дало? Ровным счетом ничего. Нет, надо будет впредь остерегаться подобных эксцессов. Силу, что ли, некуда девать? Вот освобожусь от службы, надо будет заняться спортом. Хотя бы легкой атлетикой или плаванием, а еще лучше теннисом. Спорт к тому же помогает завести интересные знакомства».
Утром следующего дня отправляемся на стрельбище войсковой части в Палермо. Вначале из пистолета — кольта 45 калибра, похожего на нашего «стечкина». Вышли на огневой рубеж. После тщательного инструктажа сержант дал нам поначалу возможность поприцеливаться и пощелкать из пистолета без патронов. Затем выдал по пять патронов и подал команду заряжать. «Как-то надо не показать, что у меня есть навыки в стрельбе», — подумал я, прицеливаясь в мишень. Краем глаза заметил, что сержант следит за мной. Закрыл оба глаза и нажал на спусковой крючок.
— Ты что жмуришься, боишься, что ли? — спросил сержант с усмешкой.
— А? — повернулся я к нему, подняв оружие стволом вверх.
— Не жмурься, говорят тебе! И не дергай за крючок! — сказал он. — Первый выстрел — девятка.
Еще четыре выстрела — 9, 7, 6, «молоко». Это уж я специально мазал.
— Ну что ж, для начала неплохо, — одобрил сержант.
Отстрелявшись из пистолета, мы перешли к стрельбе из винтовки маузер. Результаты были примерно такие же. Это был наш единственный выход на стрельбище за всю службу. В армии экономили патроны.
Седьмого ноября совпало с выходным днем. Рано утром оседлал свою мотонету и направился на Костанеру, набережную Рио-де-ля-Платы. Костанера уже проснулась, и многочисленные ресторанчики готовились к приему посетителей. Вздымая фонтаны брызг, на Рио-де-ля-Плату садились гидропланы. Прямо за оградой Костанеры был городской аэропорт, использовавшийся для внутренних линий национальной компании «Аэролинеас архентинас», а также для полетов в соседний Уругвай, берега которого не были отсюда видны, поскольку ширина реки здесь была около 30–40 километров.
По длинному молу я въехал на территорию яхт-клуба «Оливос», расположенного на острове. На молу было полным-полно рыболовов. Из порта Оливос то и дело выходили белоснежные яхты. Горизонт был весь в белых парусах, проводилась регата.
Побродив по территории яхт-клуба, я затем проехал по песчаному берегу до самого дальнего, совершенно безлюдного пляжа и, оставив мотороллер на берегу, побрел на каменистый мысок, далеко выдававшийся в Рио. Там я разулся и, расположившись на нагретом солнцем плоском камне и опустив босые ноги в теплые воды реки, предался воспоминаниям о далекой Родине, об оставшейся там молодой жене, о матери, о братьях. Там уже, возможно, выпал первый снег. Давно закончился праздничный парад, и миллионы моих соотечественников, посидев за праздничным столом, уже отправились спать. А я вот здесь сижу на берегу широчайшей реки вдали от Родины. Тоска охватила меня. Ностальгия. Отчего-то вспомнился райцентр в Марийской Автономной республике, куда мы в 1934 году переехали с Украины. Мне тогда было два года. На Украине в то время проводилась коллективизация, и в начале тридцатых годов там свирепствовал голод. Отец взял да и перевез нас к себе на родину в Марийскую республику. Отец по тем временам был человек грамотный — он закончил четыре класса церковно-приходской школы, воевал в Первую мировую, в гражданскую, учился на курсах следователей ВЧК, служил там около десяти лет, одновременно закончил юридический техникум. Поэтому его и назначили прокурором Мари-Туренского района в ста километрах от столицы — Йошкар-Олы. Времена были сложные, тяжелые, здесь тоже проводилась коллективизация со всеми ее последствиями. Первые несколько лет работа у отца шла как будто ничего, он пользовался уважением в районе, превосходно владел родным марийским языком. Но вот наступил 1937 год. Отец и раньше был не прочь пропустить рюмочку-другую, теперь начал изрядно напиваться, буянить.
— Где мой револьвер?! — кричал он в пьяном угаре. перебирая по ковру босыми ногами, пока мать с бабушкой раздевали его. — Дайте мне револьвер! — У него был именной никелированный браунинг еще со времен работы в ЧК.
— Дам тебе сейчас такой револьвер, что искры из глаз посыпятся, — спокойно говорила бабушка, вместе с мамой пеленая его в простыню, благо отец был маленького роста, на голову ниже матери, и они без труда с ним справлялись.