За все это время они неплохо узнали друг друга и стали, что называется, душа в душу. Символом их общения с недавних пор являются бело-красные розы, означающие единство. Их художник часто изображал на своих новых картинах, дополняя букеты листьями мелиссы, как бы показывая ими то, что, наконец, нашел так необходимое ему взаимопонимание. Помимо того, в его работах часто можно было увидеть цветы груши, обозначающие рождение крепкой дружбы, которую он очень ценил, на что указывали вставки в них веток душистой резеды. Пожалуй, Инк еще никогда и нигде не рисовал ландыши, но после знакомства с Эррором эти цветы доверия и надежности даже не успевали пропадать с ключиц двоих юношей, ведь художник всегда успевал их подрисовывать, не позволяя им бесследно исчезать.
Инка вдохновлял его соулмейт, он стал для него своеобразной музой, опорой и поддержкой. Эррор же, в свою очередь, выражал искреннее восхищение художником и старался всячески помогать тому на духовном уровне. Вдохновитель даже завел тетрадь, в которой растолковывал цветочный язык Инка. В ней каждый день появлялись новые записи. При том в таких количествах, что она оказалась исписанной толкованиями от корки до корки уже спустя месяц общения, из-за чего пришлось завести еще одну тетрадь, а потом и еще одну. Надо же, одним цветком, оказывается, можно высказать гораздо больше, чем словами.
Они оба изменились за все время общения друг с другом. Эррор стал более открытым благодаря Инку, он постепенно успешно осваивал все уроки из книг серии: «Основы общения», «Мастерство и секреты общения с людьми» и «Как побороть в себе страхи». Юноша даже обратился к психологу, который помогал ему в борьбе с социофобией. Наверное, если бы не Инк, он ни за что бы не обратился к кому-то за помощью. Но художник всегда поддерживал своего соулмейта во всех начинаниях, вследствие чего Эррор переступил через себя и пошел на контакт с другими. Все еще с огромным трудом, по-прежнему не расширяя свой круг общения дальше Инка и психолога, но он стремительно шел к успеху, к достижению поставленной цели — избавиться от своих фобий или, как минимум, уменьшить их. Вообще, то, что юноша начал контактировать не только с Инком — уже очень большой прогресс.
Сам Инк стал более воодушевленным, он постоянно рисовал и создавал новые мелодии, но несмотря на это он с каждым днем вызывал все большее беспокойство. Как у окружающих, так и у Эррора. Тревога в душе художника чувствовалась всегда и во всем — в сообщениях, в улыбке, в музыке, в картинах, в цветах на руках. И это трудно было не заметить, особенно Эррору. Ведь он, пусть и не видел Инка вживую, но его взору было открыто больше, чем всем остальным. Он чувствовал угнетенное состояние творца, даже когда тот всеми силами старался его скрыть. Эррор много раз пытался вытянуть художника из этого апатичного состояния, выражая всеми возможными способами свою поддержку, но результата почти не было. Да, Инк отвлекался от травящих его душу проблем, но ненадолго. Подавленность к нему довольно быстро возвращалась.
Они ежедневно списывались и каждый раз их диалоги все больше заходили в тупик. Прежняя безмятежность испарилась, а ее место заняла какая-то тоска. Конечно, их разговоры по-прежнему вызывали на их лицах улыбку, но не такую, как раньше. В ней отчетливо были видны душевные терзания, а былое счастье от общения превратилось в обычную необходимость переговорить, излить душу и немного успокоиться.
«Прошло уже больше трех месяцев, а мой друг по-прежнему в реанимации. Врачи молчат в тряпочку. Эрри, за что ему это?»
«Знаешь, я где-то слышал, что лучшим людям достается самая тяжелая судьба, которая и делает их лучшими.»
«Я сегодня приходил к нему. Меня не впустили в палату. Впервые за все это время. Не хочу думать о плохом, но, кажется, все идет к…»
«Инк, успокойся. Все будет в порядке, помнишь, что я тебе говорил? Не теряй надежды.»
«Я не могу больше. На что надеяться, когда надеяться уже не на что?
Помнишь, я как-то тебе рассказывал про нашего общего друга?
Он перестал поддерживать со мной связь, избегает меня и часто просто проходит мимо…»
«Прости, я не разбираюсь в людских отношениях, но у него наверняка есть какие-то свои причины так поступать с тобой. Не бери это на свой счет, пожалей себя хоть немного, прошу.»
«Эррор, я не могу так больше…»
«Не позволяй птицемлечнику вянуть. Даже если исход будет плохим — все к лучшему. Во всяком случае, я с тобой, что бы ни случилось.»
После этого короткого диалога Инк на какое-то время прекратил общение с Эррором, из-за чего тот не находил себе места. Лишь ландыши на ключицах говорили о том, что художник все еще с ним. Изо дня в день Эррор, не переставая, рисовал цветы бузины, он каждый день писал Инку сообщения, выражая свою поддержку, но ответа так и не получал.
Однажды пасмурным летним утром на запястье расцвели не привычные цветы абецедария, а темно-синие, почти черные анемоны.
С большим волнением и страхом темноволосый юноша взял в руки телефон и зашел в телефонную книгу, в которой был один единственный контакт. Контакт Инка. Дрожащими пальцами он нажал на кнопку вызова и принялся ждать дозвона, при этом разрываясь от страха. Но нет, сейчас этот страх был вызван не тем, что он еще никогда и никому не звонил. Он был вызван изливающимся наружу беспокойством за художника.
Гудок, второй, третий… Дозвонился. Инк взял трубку, но в ней не было ничего, кроме молчания. С большим трудом Эррор, запинаясь, выдавил из себя первые произнесенные вслух слова Инку.
— Знаешь, многие народы верят, что гортензия способна отгонять болезни и несчастья. — Его голос был тихим, но очень мягким, как бы заботливым. Цветы гортензии несут весьма двоякий смысл. С одной стороны, они выражают холодность, безразличие, бездушие, бессердечность, а с другой говорят: «Вспомни обо мне». Скромно, искренне, аккуратно. Именно так, как это сейчас делал Эррор.
— Эрри… Я… Всегда думаю о тебе. Если бы я мог, то нарисовал бы сейчас розовую гвоздику… — Раздался на другом конце мобильной связи бархатный голос художника. Он был изящным, заставляющим душу трепетать, а сердце бешено биться. Даже звуки флейты, создаваемые Инком, не шли ни в какое сравнение с красотой его голоса.
Эх, розовая гвоздика… Он всегда за все благодарен, даже когда благодарить не за что. В этом весь Инк. Весьма тонкая, чувственная и ранимая натура. Хоть он и не показывает этого, но, наверное, даже если быть лишенным зрения и слуха — все равно это можно почувствовать.
— Если бы мог? Что случилось? — Эррор и без того был сильно взволнован, а сейчас и говорить нечего — слишком велико напряжение.
— Не беспокойся обо мне, все в порядке. — Пропадает на долгое время, на сообщения не отвечает, рисует анемоны и говорит, что все в порядке. Нет, ну не глупый ли человек? Хотя, все люди по-своему глупы. А ведь за него переживает один юноша, который ночами не спит и ждет хоть каких-то ответов на волнующие его вопросы.
— Инк… Я слишком хорошо тебя знаю и, пусть слышу тебя впервые, но чувствую в твоем голосе дрожь. Не пытайся убедить меня в том, что у тебя все в порядке.
— Спасибо тебе за то, что поддерживаешь меня. Но это не стоит твоего внимания, я не хочу беспокоить тебя своими проблемами. — Тихий, даже какой-то подавленный голос Инка больно бил по чувствам Эррора. Тем более, учитывая то, какие слова были произнесены этим голосом.
— Да как ты не понимаешь, что я волнуюсь за тебя. Мне известно значение анемонов, не пытайся скрывать. Расскажи мне, что с тобой? Прошу… — И вновь душераздирающее молчание. Прежде чем в трубке послышался тяжелый выдох с последовавшим после него ответом, прошло несколько минут. Несколько минут тишины.
— Эх… Ну, в общем, у меня на нервной почве здоровье немного пошатнулось. Я сейчас в больнице, отрезан от остального мира. И… Я сейчас там же, где лежит мой друг… Это… — В трубке снова застыло гробовое молчание, были слышны лишь тяжелые вздохи, через которые очень четко чувствовалась дрожь, охватившая Инка с головы до ног.
— Инк? — Но тот не проронил ни слова, сохраняя молчание. — Не нервничай. Скажи, где ты сейчас, я… Приеду к тебе.