— Нет, Эррор, не надо. Я не хочу, чтобы ты видел меня в таком состоянии. Тем более в первую нашу встречу.
— А я не хочу, чтобы ты продолжал изводить себя.
Инк стоял с телефонной трубкой в руках около окна и наблюдал за тем, как солнце начинает пробиваться из-за темных туч. Создавалась весьма живописная картина. Дрожь стала слабее, а голос увереннее.
— Давай так, обещаю, что не буду изводить себя, а потом, когда я буду в норме… Мы увидимся. — На лице белесого юноши появилась грустная улыбка. Он положил одну руку на поверхность стекла и приблизился ближе к окну, будто за ним стоял тот, с кем он говорит. — Забавно, раньше ты просил у меня время, оттягивая встречу, а теперь ровно то же самое делаю я.
— Эх, есть такое, да. Во всяком случае, знай, я всегда с тобой. Пусть и пока только мысленно.
— Я знаю… Знаю… Спасибо… — Напряженность будто испарилась, дрожь полностью исчезла, а художнику вновь полегчало. — Эрри?
— Да?
— Поговоришь со мной еще?
— Конечно, об этом даже просить не нужно.
— У тебя такой приятный голос, никогда не задумывался о том, чтобы начать петь? Я бы подыграл тебе.
От такого заявления Эррор буквально залился краской и начал второпях отнекиваться.
— Нет-нет, что ты, я даже не умею петь, о чем тут думать? А вот у тебя… — Сбавив темп, расслабленно произнес он. — У тебя просто прекрасный голос, ничто не идет с ним в сравнение. Я бы послушал что-нибудь в твоем исполнении.
— Ох, правда? — Польщенно проговорил в трубку Инк, не отрываясь от любования пейзажами за окном.
— Да.
— Но я тоже не умею петь, хотя, мне кажется… — Внезапно художник смолк, что вновь взволновало Эррора.
— Инк?
— А? — Как ни в чем не бывало, отозвался он. — О чем мы только что говорили?
— Надо же, и правда беспамятный. — Программист издал легкий смешок. — Я думал, что ты шутишь так, говоря, что у тебя память, как у рыбки. А ты, оказывается, и правда рыбья башка.
— Эй! — Из телефонной трубки вырвалось легкое возмущение, которое сразу же сменилось восхищенным оханьем. Художник часто страдал от того, что мог резко забыть что-то. Будь то диалоги, события, свое местоположение — все это просто вылетало из головы, оставляя Инка в каком-то растерянном состоянии. Поэтому он делал различные пометки на себе, в блокноте, на шарфе — где угодно, чтобы в случае чего вспомнить то, что забыл.
— Ты чего?
— Да так, вид из окна красивый.
— Хм? — Эррор подошел к окну и выглянул в него. Темные тучи охватили все небо, но сквозь них упорно просачивались солнечные лучи, озаряя своим светом все окружающее пространство. Юноша подметил, что вид весьма контрастный и завораживающий. — Действительно, красивый… — Взгляд Эррора вдруг застыл на чем-то еще более прекрасном и чарующем. — Инк, ты видишь это?
— Что?
— Радуга…
На фоне темно-серых туч красовалась яркая дуга, охватывающая половину небосклона. Множество цветов, казалось, переливалось на небе, создавая очаровательный вид. Эта радуга была как луч надежды в омуте безысходности.
— Ох, и правда. — Зачарованным тоном произнес художник. — Это так прекрасно.
— Знаешь, а я люблю радугу. Она прямо как подснежники в начале весны…
— Ах, это такая отсылка? — Усмехнулся Инк, на что Эррор как-то загадочно ответил:
— Может быть. Все может быть…
Еще неделю они так беззаботно общались. То списываясь, то созваниваясь. Инк шел на поправку. По его здоровью сильно ударило переутомление, поэтому такой недельный отдых положительно сказался на его самочувствии. Только вот он изо дня в день напряженно выглядывал из палаты, смотря на дверь соседней. В ней лежит Блу.
В последние дни врачи стали подозрительно часто копошиться около той палаты. Туда то и дело заходили медсестры, принося какую-то новую аппаратуру, к которой, судя по всему, подключали маленького жизнерадостного друга художника. Инку даже стало как-то не по себе. Он понятия не имеет, что сейчас с его другом, но при этом умудряется улыбаться и наслаждаться чем-то. Конечно, он прекрасно понимает, что в любой ситуации необходимо жить дальше, но его изнутри прожигала вина. Он корил себя за то, что не может ничем помочь Блу. Он не мог смириться с мыслью о том, что пока тот лежит в реанимации, он живет обычной жизнью, не лишенной мелких радостей.
По ночам Инк тайком выходил из своей палаты, подходя к дверям соседней. Она была всегда закрыта на замок, но рядом было окно. Сквозь полуприкрытые жалюзи художник видел его — прикованного к кровати и окруженного множеством капельниц и различной медицинской аппаратуры. Кардиомонитор благополучно пикал каждые несколько секунд, показывая, что сердцебиение Блу в норме. Этот звук Инк постоянно слышал в своей голове, даже несмотря на то, что нужно было постараться, чтобы расслышать его, даже стоя впритык к двери палаты. Пожалуй, только эти звуки и успокаивали его, говорили, что он жив, что с ним все будет хорошо.
Сегодня хорошая погода. Цветы магнолии стучат в окно из-за легкого ветерка на улице, а на небе ни единого облачка. Немного поговорив с Эррором, Инк собрал вещи и принялся ждать справку о выписке из больницы. В процессе ожидания он вновь подошел к окну и принялся любоваться открывающимися пейзажами. В больничном городке было довольно красиво. Множество цветущих кустарников и цветов, лавочки, тропинки из камней и маленькое искусственное озеро, окруженное плакучими ивами. Эх, глупые-глупые люди. Сажать деревья, олицетворяющие отвергнутую любовь, в месте, где людям необходима поддержка и надежда — очень неблагоразумно. Посоветовались бы хоть с теми, кто разбирается в языке природы.
Вот и справка готова. Врач зашел в палату и начал говорить какие-то рекомендации по реабилитации после перенесенной болезни. Кажется, переутомление вылилось в какие-то осложнения. Но сейчас Инку не было никакого дела до его слов. Он внимательно смотрел за копошащимися у соседней палаты медсестрами. Врач сунул справку в руку Инку и проводил его из палаты, но художник не отрывал взгляд от бегающего туда-сюда медицинского персонала. Плохое предчувствие. Очень плохое. За всю эту неделю тут не было настолько большой активности около Блу.
Дверь в палату вдруг открылась, и Инк будто выпал из реальности, безжизненным взглядом смотря на открывшийся его взору кардиомонитор. Противный писк резал уши, а ровная полоса на экране аппарата больно била по глазам. Это не может быть то, о чем он думает. Не может.
— Блу…
Люди вокруг проносились мимо, в палату то и дело забегали медсестры и медбратья. Туда привезли дефибриллятор.
— Раз, два, три, разряд. — Противный писк не прекращал резать уши.
— Еще раз! — Трехсекундная пауза. — Разряд! — Тишина, которую быстро оборвал этот отвратительный писк.
Перед глазами Инка все поплыло, тело охватила сильная дрожь. Он был даже не в состоянии пошевелиться, ожидая конца процедуры. Дверь в палату уже была закрыта, но он отчетливо слышал все, что там происходило. Снова разряд… И давящая на уши тишина, сопровождаемая рождающимися где-то в голове звуками остановившегося сердца. Внутри что-то сжалось, а душу будто разорвали на части, оставляя лишь ее острые осколки, больно впивающиеся в грудную клетку. Врачи молча вышли из палаты, и Инк увидел, как голову его маленькой звездочки закрывают белой тканью.
Пустота и жгучая боль бушевали в душе художника, он упал на колени. К нему сразу же подбежала медсестра и, подхватив его, спросила, все ли в порядке. Но он не слышал ее, он даже не заметил, как она подошла, как она коснулась его, как вокруг них столпился народ, с противным любопытством наблюдающий за происходящим и о чем-то перешептывающийся. Ему было не до этого, его охватил самый что ни на есть настоящий шок. Для него уже не существовало время и пространство, для него не было реальным все, что происходило вокруг. Оно не имело значения. Но одна фраза все-таки достигла его ушей. Эта фраза стала для него роковой.
— Блу Свап, девятнадцать лет, остановка сердца, не выдержало. — Проговорил кому-то врач. Со стороны послышался нервный, даже какой-то безумный смешок.
— Это все просто сон. Просто плохой сон. Инк, мало ли ты таких снов видел? Скоро ты проснешься, поговоришь с Эррором, он тебя успокоит и все снова будет нормально. — Продолжая стоять на коленях, говорил сам себе художник. — Ну же, Инк, это же просто не может быть реальностью. Только не с ним. Только не с Блу. — В его голосе было столько отчаяния, что все вокруг замолкли, с жалостью и соболезнованием смотря на разбитого белесого юношу. Они все услышали его отчаянное бормотание, они все услышали о том, что только что умер молодой парень, оказавшийся важным человеком в жизни этого убитого горем художника, уже свернувшегося калачиком на полу. Он подрагивал, покачивался из стороны в сторону и, не моргая, смотрел в одну точку. Его зрачки даже не шевелились. Они будто застыли, делая взгляд Инка еще более пустым и безжизненным.