Бродский вполне серьезно утверждал, что перед угрозой ислама западная цивилизация должна вооружиться — если не пулями, то по крайней мере аргументами. В интервью 1989 года — после объявления фатвы против Рушди — он выразил свои опасения по поводу шансов «неопределенно христианского мира» защитить и отстоять себя в предстоящей борьбе с мусульманским миром, к которой неминуемо приведут демографические изменения:
Будущее, каким его можно предвидеть, каким могу предвидеть его я… это будущее, раздираемое конфликтом духа терпимости с духом нетерпимости, и сейчас предпринимаются всяческие попытки разрешить этот конфликт. Прагматики пытаются утверждать, будто есть какая-то эквивалентность между этими двумя принципами. Я в это ни секунды не верю. Я считаю, что мусульманский взгляд на миропорядок должен быть подавлен и уничтожен.
Бродский не был и не хотел быть «политкорректным». Не подлежит сомнению, что ислам с его антиинтеллектуалистским и антииндивидуалистским пафосом воплощал в его глазах все то, что было ему глубоко ненавистно.
Голос из дому
«Глаз предшествует перу, и я не дам второму лгать о перемещениях первого, — пишет Бродский в своей книге о Венеции „Набережная неисцелимых“ (1989). — Поверхность — то есть первое, что замечает глаз, — часто красноречивее своего содержимого, которое временно по определению, не считая, разумеется, загробной жизни». В стихотворении «Доклад для симпозиума» (1989) он сформулировал свое геоэстетическое кредо следующим образом:
Выбор был визуальным, эстетическим и не покрывал собой географических предпочтений Бродского. Он так же охотно посещал Англию — но не для утешения глаза, а для насыщения души.
Порядок, в котором Бродский перечисляет эти три страны, соответствует порядку, в котором он с ними знакомился. Как только ему представилась возможность — после высылки из Советского Союза, — он поехал в Италии и Голландию. В Швецию он попал в первый раз летом 1973 года, когда провел здесь две недели по частным делам. В следующий раз он приехал в марте 1978-го по приглашению Упсальского и Стокгольмского университетов, а в 1987-м посетил Стокгольм, чтобы получить Нобелевскую премию.
После этого Бродский приезжал в Швецию ежегодно до 1994-го включительно. Чаще всего летом, чтобы отдыхать и работать, но и в другие времена года — в связи с конференциями, выступлениями и прочими делами. В августе 1988-го он выступал на книжной ярмарке в Гётеборге; в октябре 1989-го — в Упсальском университете на конференции, устроенной Центром метрических штудий; в ноябре 1990-го он вел там же три семинара о поэзии Томаса Гарди, Роберта Фроста и У.-Х. Одена; в декабре 1991-го читал доклад на симпозиуме «Положение литературы высокого качества» в Шведской академии в Стокгольме, устроенном в связи с 90-летием Нобелевской премии; в сентябре 1993-го выступал вместе с Дереком Уолкоттом в университетах городов Линчьёпинг и Оребру и на гётеборгской книжной ярмарке; в августе 1994 года он участвовал в Стокгольме в Нобелевском симпозиуме «Проблемы языка и сознания».
■
Шестнадцатого августа 1988 года я встретил Бродского в стокгольмском аэропорту — через четыре дня нам предстояло выступать вместе на книжной ярмарке в Гётеборге с чтением стихов — по-русски и в шведском переводе. На следующий день мы совершили с ним четырехчасовое путешествие на одном из старых белых пароходиков, связывающих Стокгольм с архипелагом. Ланч состоял из бифштекса с луком, который мы запили пивом. Пивная бутылка имела фарфоровую пробку, что вызвало приступ ностальгии у Иосифа. Тронут он был и самой поездкой через архипелаг, напомнивший ему Карельский перешеек: вода, шхеры, гранит, старые летние дачи.
[Фото 19. Бродский в августе 1989 г. на даче на острове Торё, где было написано стихотворение со строчками: «Но, отделившись от тела, глаз / скорей всего предпочтет поселиться где-нибудь / в Италии, Голландии или в Швеции». Фото Б. Янгфельдта.]