Б. Бернстайн допускает возможность перехода отдельных индивидов с одного кода на другой «в соответствии с формой социальных отношений» (Bernstein, 1971, 81), но в целом считает, что каждый из кодов жестко закреплен за определенным классом. Как ранее это утверждалось по отношению к «общему языку», ограниченный код, по мнению Б. Бернстайна, используется «нижними слоями рабочего класса, включая крестьянские группы» (the lower working class including rural groups. – там же), т.е. слоями, составляющими в настоящее время около 29% населения Англии. Сложный код (как ранее «формальный язык») связан со «средним классом и смежными социальными группами» (там же).
«Эти коды, однако, – выражает некоторое сомнение Б. Бернстайн, – не обязательно четко обусловлены определенными социальными классами, хотя в развитых индустриальных обществах такая обусловленность имеет высокую степень вероятности. Класс – это лишь один из многих принципов социальной стратификации и дифференциации» (там же).
Такие колебания Б. Бернстайна относительно социальной закрепленности и обусловленности форм языкового использования вполне понятны. Слишком уж бросалось в глаза несоответствие действительному положению вещей, с одной стороны, созданной им ранее схемы взаимозависимости «общего» и «формального» языков и, с другой – обслуживаемых ими классов. Например, трудно отождествить применение ограниченного кода в таких (признаваемых им самим наиболее «чистыми») случаях, как ведение делового заседания или церковная служба, с использованием якобы того же кода в среде рабочих, а тем более уголовников, солдат, уличных мальчишек. Ни на грамматическом, ни на лексическом уровне найти что-либо общее между этими речевыми ситуациями невозможно.
Описывая лингвистические признаки кодов, Б. Бернстайн во многом повторяет то, что им говорилось раньше об «общем» и «формальном» языках, хотя в определениях появляется и кое-что новое. Так, он указывает, что являющиеся носителями сложного кода представители «среднего класса» используют подчинительные синтаксические конструкции, глагольные формы пассивного залога, конструкции с предлогом of, различные нешаблонные сочетания с прилагательными и наречиями. Они чаще используют по сравнению с другими личными местоимениями местоимение первого липа единственного числа я. Напротив, рабочие – носители ограниченного кода якобы предпочитают использование сочинительных конструкций, глагольных форм в активе, личных местоимений вы, они и т.д.
Можно встретить мнение, что Б. Бернстайн говорит здесь, по существу, лишь о различных применениях одного и того же общенародного языка. Так, У. Эверман утверждает, что в этой теории современный английский литературный («культурный») язык распадается на две подсистемы – стандартный, нормированный язык (formal language) и общий, обиходный (public language), которые он называет кодами (codes) (см. об этом: Домашнев, 1980, 16 – 18). На самом деле Б. Бернстайн далек от того, чтобы приписать рабочим владение «литературным», а тем более «культурным» языком. На словах он действительно иногда не прочь поиграть в объективность и признать обе формы речи равноправными.
«Совершенно очевидно, – пишет он, например, – что один код не лучше другого; каждый из них имеет свою эстетику, свои собственные возможности. Но общество может по-разному относиться к тому или иному обобщению опыта, полученного, сохраняемого и закрепляемого дальше с помощью различных кодовых систем»
Последнее замечание явно вводит в характеристику кодов оценочный момент, причем эта оценка их производится «обществом», что в устах Б. Бернстайна означает лишь высшие социальные слои. Да и вообще всей логикой своих характеристик и описаний обоих кодов он постоянно подчеркивает более «низкий» характер ограниченного кода как формы речи рабочих, его несовершенство как средства общения.
Смена кодов представляется им как исключительно трудно осуществимая задача.
«Психологически, – пишет Б. Бернстайн, – код объединяет говорящего с его родными и с местной общиной. Смена кода связана с изменениями средств, создающих его социальное лицо и социальную действительность. Это означает, что система просвещения в мобильном обществе несет в себе тенденции отчуждения» (там же, 136).