Вдруг, без какого-либо предупреждения, Дерек вскакивает и сжимает кулаки. Он начинает вопить во весь голос:
– Они пытаются украсть то, что принадлежит мне! Забрать мою душу, вытащить ее через ноздри или через глазницы. Они хотят сожрать мои глаза и высосать мозги через трещину в черепе, просверлить дыру в моей шее, и протолкнуть мне в горло вешалку для одежды, и повесить на нее зажимы, и тянуть за нее, пока не вывалятся остатки мозгов! Потом они начнут менять нейроны. Перепрограммировать меня. Поливать клетки моего мозга кислотой, чтобы они растворились. Когда они вставят мой мозг обратно в голову, я стану одним из них…
Вик по-прежнему сидит.
– Ладно, Дерек, ты в безопасности. Я здесь.
Он кивает на дверь, и я медленно выхожу, а в палату вбегают другие врачи. Я стою в дверях, наблюдая, как они внезапно окружают Дерека, который кричит все громче и громче. Я чувствую, как слезы наворачиваются у меня на глаза и текут по щекам. Из-за меня ему стало хуже, а не лучше. Должно быть, я что-то не так сказала или сделала. До того как я вошла, он был в порядке.
Сью смеется:
– Дело не в тебе. Дерек очень болен и, к сожалению, непредсказуем, как и все наши пациенты. Вик отлично справляется, но иногда ему не удается разрядить обстановку, и тогда приходится связывать человека и давать ему успокоительное. – Она протягивает мне чашку чая. – Бедный Дерек. Он не раз подвергался нападкам со стороны других людей. Это общество угрожает психически больным людям, а не наоборот.
Мы сидим в комнате для персонала, и там я снова вижу человека в гражданском, которого встретила, когда пришла принимать дежурство. Прошла еще только половина моей смены, но я уже смертельно устала – выжата как губка, голова кружится, все как в тумане.
– Тебе стоит это записать. Рефлексивная практика – это часть твоей работы. Каждый день размышляй над тем, что происходит, и, если есть возможность, записывай свои мысли.
У нас был курс по критической составляющей рефлексивной практики, но меня впервые посещает мысль о том, что это может мне пригодиться. Разумеется, Сью права. Рефлексивная практика, как и все другие теоретические составляющие сестринского дела, включает в себя ряд различных моделей и идей, но, по сути, это процесс, в ходе которого человек пытается разобраться в реальных событиях. Как правило, она воспринимается как своего рода эмоциональная защита для медсестер, которые платят дорогую цену за заботу об уязвимых людях. Такая практика помогает медсестре понять свою собственную личность и жизненный путь и воспоминания и осознать их влияние на происходящее. Согласно одной из моделей рефлексивной практики, которую разработала медсестра и акушерка Беверли Тейлор, «некоторые вопросы могут оставаться неразрешенными». Но я понимаю, что имеет в виду Сью: мне поможет поиск смысла в самих вопросах. Почему Дерек так отреагировал? Почему меня это так расстроило?
– Я веду дневник с размышлениями, и это помогает мне не падать духом, – говорит Сью, – и я делаю это даже в трудные дни. Ты заметишь, как далеко продвинулась по мере того, как будешь менять места работы. Это, плюс большой стакан джина с тоником в конце дня…
Дерек – не единственный чернокожий пациент в нашем отделении, которому диагностировали шизофрению – серьезное заболевание, которое приводит к дезинтеграции мыслительных процессов. Шизофрения не имеет ничего общего с диссоциативным расстройством идентичности, или расстройством множественной личности. Вот как описывает свое заболевание одна моя подруга, страдающая шизофренией: «Ты словно видишь мир фрагментарно и пытаешься сложить эти кусочки в единую картину. Но, разумеется, нельзя грести всех под одну гребенку, и мой личный опыт может радикально отличаться от того, что испытывают все остальные».
И все же у наших пациентов психиатрического отделения интенсивной терапии есть нечто общее. Абсолютно все они принадлежат к группе ЧАЭМ (черные, азиаты и этнические меньшинства), большинство – из рабочих семей. Насколько я могу судить, они ведут себя не более беспокойно, чем Пэм, белая представительница среднего класса, которую никогда не переводили в отделение интенсивной терапии. И хотя я вспоминаю эти события спустя двадцать лет, подобное происходит и сейчас. Действующий в Великобритании Закон о психическом здоровье был написан так много лет тому назад, что он не учитывает должным образом все те культурные и расовые стереотипы, которые присущи современному обществу. Французский философ Мишель Фуко настаивал на том, что сумасшествие зависит от социума, в котором оно существует, и что оно берет начало в культурных, интеллектуальных и экономических структурах общества. Предстоит проделать еще немало работы, чтобы изучить этот вопрос. Исследование, посвященное этиологии и этнической принадлежности при шизофрении и других психозах (англ. Aetiology and Ethnicityin Schizophrenia and Other Psychoses), которое на протяжении двух лет проводилось одновременно в трех британских городах (Лондоне, Ноттингеме и Бристоле), на данный момент остается самой масштабной попыткой проанализировать случаи первого эпизода психоза в сравнении с контрольными. В результате было выявлено, что статистически симптомы шизофрении гораздо чаще проявляются у афрокарибов и чернокожих африканцев – у обоих полов и во всех возрастных группах. Наиболее часто это заболевание диагностировалось у мужчин-афрокарибов. С 1960-х годов было проведено несметное количество исследований, в которых сравнивалась распространенность шизофрении и других видов психоза, и количество зарегистрированных случаев среди чернокожих неизменно оказывается гораздо выше – в 2–18 раз. Авторы недавно опубликованного доклада предупреждают об опасно низком уровне услуг, оказываемых чернокожим африканцам и афрокарибам, и утверждают, что представителей этой социальной группы в среднем дольше держат на принудительном лечении, чем членов других групп. На вопрос о том, почему это происходит, нет ясного ответа, но расизм – как индивидуальный, так и институциональный – явно остается одной из ключевых проблем.