Кристл обошла лампу, стоявшую рядом с кроватью, и дернула выключатель. В комнате воцарилась полная темнота.
— Я согласна, — прошептала она.
Глава 64
Доротея наблюдала через замочную скважину, как ее сестра вошла в номер Коттона Малоуна. Она видела, как ее мать разговаривала с Кристл, и гадала, что же та ей сообщила. Доротея видела, как ушел Ульрих, и знала, какое задание ему было поручено. Но до сих пор не знала самого главного: какая роль отведена ей самой. Единственное, что ей пришло в голову, это то, что она обязана помириться с мужем. В их номере была лишь одна кровать, причем чертовски узкая. Когда она попросила владельца поставить хотя бы раскладушку, то он, радостно улыбаясь, сообщил, что в отеле нет ничего подобного.
— Все не так уж плохо, — сказал ей Вернер, войдя в номер.
— Это зависит от того, что каждый понимает под словом «плохо», — парировала Доротея.
На самом деле она находила эту ситуацию довольно забавной. Они оба вели себя как подростки на первом свидании. С одной стороны, их положение выглядело комичным, с другой — все было достаточно печально. Ограниченное пространство не позволяло ей устраниться от знакомого запаха его лосьона после бритья, запаха табака из его трубки и от гвоздичного аромата его любимой жвачки. И эти запахи постоянно напоминали ей, что он не был одним из тех бесчисленных мужчин, близость с которыми она познала в последнее время.
— Слишком много всего произошло, Вернер. И слишком быстро.
— Я не думаю, что у тебя есть хоть какой-нибудь выбор.
Он стоял возле окна, обхватив плечи руками. Доротея внимательно смотрела на него и вспоминала, как он действовал в церкви. Это было так на него не похоже.
— Неужели ты думаешь, что тот человек мог действительно меня застрелить?
— Все изменилось, когда я застрелил его товарища. Он был зол и мог сделать что угодно.
— Ты так легко убил того человека…
Вернер покачал головой:
— Не легко, но это надо было сделать. Вся эта ситуация была вполне сравнима с охотой на оленей.
— Я никогда не знала, что ты способен на такое, — сказала Доротея и сделала шаг навстречу.
— За последние дни я узнал о себе много нового.
— Эти люди в церкви были дураками, думающими только о том, как получить деньги.
«Совсем как те наемники на Цугшпице. У них не было никаких причин доверять нам, но именно это они и сделали», — подумала Доротея.
Вернер повернулся к ней и оказался рядом.
— Зачем ты избегаешь меня? — спросил он, прямо глядя в ее глаза.
— Я не думаю, что сейчас подходящее время или место, чтобы обсуждать нашу личную жизнь. — Доротея на мгновение оробела.
Брови Вернера поднялись вверх.
— Лучшего времени не будет, — сказал он. — Мы собираемся принять решение, изменить которое будет невозможно. — Он придвинулся еще ближе.
Дистанция между ними за эти последние годы притупила некогда отличную способность Доротеи определять, когда Вернер ее обманывает. И сейчас она проклинала свое малодушие.
— Чего ты хочешь, Вернер? — Доротея устала, и ей надоело притворяться.
— Того же, чего и ты. Денег, власти, безопасности. То, что у тебя есть по праву рождения.
— Это мое право, а не твое.
— Интересно, что ты подразумеваешь под словосочетанием «твое по праву рождения». Твой дед был нацистом. Человеком, обожавшим Адольфа Гитлера.
— Он не был нацистом, — заявила она.
— Он всего лишь всю жизнь содействовал злу. Облегчал массовые убийства людей.
— Это абсурд!
— Эти смехотворные теории об арийцах, о нашем вымышленном наследии; то, что мы люди особой расы, которая появилась из особого места… Гиммлеру нравилась подобная чепуха. Именно эта теория и привела к убийственной нацистской пропаганде.
Тревожные мысли заметались в голове Доротеи. То, что ей рассказывала мать, то, что она сама слышала, когда была ребенком. Ее дед придерживался правых взглядов, что объясняло его нежелание говорить плохо о Третьем рейхе. Убежденность ее отца в том, что в Германии до войны было лучше, чем после нее, а разделение страны — катастрофа, не сравнимая с политикой Гитлера. Ее мать была права. Семейная история Оберхаузеров должна остаться в подвалах их семейного замка.
— Ты должна действовать крайне осторожно, — прошептал Вернер.
Было что-то тревожное в его тоне. Что ему было известно?
— Возможно, мысль, что я дурак, действует успокаивающе на твою совесть, — продолжал Вернер. — Может, это оправдывает твое отрицательное отношение к нашему браку и ко мне.