Символический процесс
Человек, благодаря способности понимать то, что определённые вещи могут обозначать другие вещи, смог выработать то, что мы называем символическим процессом. Когда люди коммуницируют (сообщаются) друг с другом, они могут по согласованию, обозначить что угодно чем угодно. Люди могут договориться о том, что перья, носимые на голове, обозначают власть вождя в племени; ракушки, медные кольца или кусочки бумаги могут обозначать богатство; скрещённые палки могут обозначать ряд религиозных убеждений; пуговицы, лосиные зубы, ленточки, особые орнаментальные стрижки волос или татуировки могут обозначать принадлежность тому или иному сообществу. Человеческая жизнь пронизана символическим процессом на самых диких и самых цивилизованных уровнях. Воины, лекари, полицейские, дворецкие, разносчики телеграмм, кардиналы и короли носят одежду, которая символизирует их род занятий. Дикари собирают скальпы, студенты колледжей собирают брошюры танцевальных программ и членские ключи почётных обществ, и эти предметы символизируют достижения в соответствующих областях. Существует много вещей, которые люди делают или хотят делать, обладают или хотят обладать, и помимо механической и биологической ценности этих вещей, людям важно, чтобы эти вещи обладали символической ценностью.
Вся модная одежда, как отметил Торстейн Веблен в своей Теории Праздного Класса, крайне символична: ткань, форма и украшения лишь в малой степени диктуются учётом теплоты, удобства и практичности. Чем больше мы наряжаемся в красивую одежду, тем меньше свободы остаётся нашим действиям. Посредством изысканной вышивки, легко пачкающейся ткани, накрахмаленных рубашек, высоких каблуков, длинных ногтей и других жертвований комфортом, состоятельному классу удаётся символизировать тот факт, что им не нужно зарабатывать на жизнь. Представители не совсем состоятельного класса, посредством имитации этих символов состоятельности, символизируют свои убеждения в том, что хоть им и приходится зарабатывать на жизнь, но они ничем не хуже остальных. Мы выбираем нашу мебель с учётом того, что она будет служить визуальным символом нашего вкуса, состояния и социального положения. Мы часто меняем старые автомобили на новые модели не для того, чтобы получить более эффективное средство транспорта, а чтобы он служил свидетельством того, что мы можем позволить себе такую роскошь. Мы также часто выбираем место для проживания, основываясь на нашем чувстве, что это «удачное место», потому что оно «хорошо выглядит». Нам нравится помещать дорогую пищу на столе не потому, что она вкуснее дешёвой, а потому что она показывает гостям, что они нам нравятся, или потому что она показывает им, что у нас всё в порядке с финансовым положением.
Такое сложное и, по-видимому, излишнее поведение заставляет философов, любителей и профессионалов, раз за разом спрашивать: «Почему человек не может жить просто и естественно?» Возможно, несознательно, люди хотят уйти от сложности человеческой жизни к относительной простоте жизни собак и кошек. Однако символический процесс, который делает возможным абсурдность человеческих поступков, также делает возможным наш язык, и таким образом, все человеческие достижения, которые зависят от языка, тоже становятся возможными. Тот факт, что больше вещей может выйти из строя в автомобиле, чем в повозке, не означает, что нужно переходить обратно на использования повозок. Схожим образом, тот факт, что символический процесс делает возможным структурно сложную глупость, не означает, что стоит возвращаться к собачьему или кошачьему существованию.
Язык как символизм
Из всех форм символизма, язык наиболее высокоразвит, тонок и сложен. Мы уже отметили, что человек по согласованию может обозначить что угодно чем угодно. В ходе столетий взаимной зависимости люди согласовали, что различные звуки, которые они могут производить лёгкими, горлами, языками, зубами и губами, систематически обозначают определённые события в их нервных системах. Эту систему согласований мы называем языком. Например, мы, те, кто говорит на английском языке, обучились таким образом, что когда наша нервная система регистрирует присутствие определённого вида животного, мы можем издать такой звук: “There’s a cat” («Вот – кошка»). Если кто-то услышит нас, то будет ожидать, что если он посмотрит в том же направлении, он испытает событие в своей нервной системе, похожее на то, которое бы заставило его издать почти такой же звук. Мы обучились таким образом, что когда мы осознаём потребность в пище, мы производим звук: “I’m hungry” («Я – голодный»).
Как мы уже говорили, неотъемлемой связи между символом и тем, что символизируется, не существует. Человек может носить костюм для хождения под парусом даже притом, что он никогда даже не находился вблизи яхты. Человек также может произвести звук “I’m hungry”, и при этом не испытывать голода. Более того, таким же образом, как социальный статус может символизироваться перьями на голове, татуировкой на груди, золотыми часами на руке и другими средствами, принятыми в определённой культуре, голод тоже может символизироваться тысячами разных звуков в зависимости от культуры: “J’ai faim”, “Es hungert mich”, “Ho appetito”, или “Hara ga hetta”, и так далее.
Лингвистическая наивность
Какими бы очевидными эти факты не показались на первый взгляд, в действительности, они не так очевидны, как кажется, кроме тех случаев, когда мы действительно прилагаем усилия, чтобы поразмыслить на эту тему. Символы и символизируемые вещи – независимы друг от друга, и, тем не менее, все мы порой чувствуем или поступаем так, будто эта связь существует. Например, у нас у всех есть легкое чувство, что иностранные языки по существу абсурдны. Иностранцы дают «чудаковатые названия» вещам: почему они не могут давать им «нормальные названия»? Это чувство проявляется особенно ярко среди американских и английских туристов, которые, по-видимому, считают, что могут заставить коренных жителей любой страны понимать английский язык, если будут кричать на нём достаточно громко. Это чувство обусловливается тем, что символ обязательно должен создать в разуме образ того, что он символизирует.
Антропологи сообщают о схожем отношении среди нецивилизованных народов. Когда они разговаривают с коренными жителями, они часто слышат незнакомые слова в их языке. Когда они прерывают разговор, чтобы спросить: «Гуглу? Что такое гуглу?», коренные жители смеются, будто говоря: «Гляньте, они не знают, что такое гуглу! Какие же они глупые!» Когда антропологи настаивают на ответе, они объясняют: «Ну как же, гуглу – это ГУГЛУ, конечно же!» Очень маленькие дети мыслят в этом отношении так же, как коренные жители; часто, когда полицейский говорит плачущему ребёнку: «Так, девочка, мы найдём твою маму. Как твою маму зовут?», ребёнок может только провыть: «Это моя мама. Хочу к маме!». Полицию это заводит только в тупик. Один мальчик как-то сказал: «Свиней называют свиньями, потому что она такие грязные животные».
Похожую наивность демонстрирует случай, произошедший с театральной труппой, которая показывала спектакли в западной сельской местности. Одним вечером, в особенно напряжённый момент спектакля, когда герой и героиня оказались якобы в руках злодея, один перевозбуждённый ковбой среди зрителей встал и пристрелил злодея. Поступок этого ковбоя не более нелеп, чем поступки тысяч людей, многие из которых уже взрослые, которые сегодня пишут письма кукле чревовещателя. Некоторые люди посылают подарки на радиостанции, когда двое персонажей мыльной оперы женятся. Также был случай, когда тысячи людей ринулись в военкоматы, чтобы защитить страну от «вторжения армии с Марса».
Это, однако, лишь наиболее удивительные примеры примитивного и инфантильного отношения к символам. Было бы мало смысла упоминать их, если бы все мы единодушно и всегда осознавали, что символы независимы от того, что они символизируют. Но мы не осознаём. У многих из нас сохранились привычки в оценивании («привычки мышления»), которые больше подходят к жизни в лесу, нежели в современной цивилизации. К тому же, все мы можем проявить их в состоянии повышенной взволнованности или когда в разговоре речь заходит о чём-то, в отношении чего у нас есть особые предрассудки. Хуже всего, когда люди, у которых есть доступ к таким средствам общественной коммуникации как пресса, радио или лекционная кафедра, активно поддерживают примитивное и инфантильное отношение к символам. Политические и журналистские шарлатаны, рекламодатели бестолковых и слишком дорогих товаров и пропагандисты религиозного фанатизма получают выгоду в виде денег, власти или и того и другого, когда им удаётся заставить большинство людей думать как дикари или дети.