Таким же образом можно сопоставить между собой хищников с «лотосовидной» пастью. Опа тоже может быть короткой, как на наконечниках ножен мечей из Дарьевки (см. рис. 2, 9) и из Старшой Могилы (см. рис. 2, 10) — знаменитых ранних курганов Лесостепного Приднепровья; длинная же пасть такой формы отличает свернувшегося хищника из Саккызского клада (Зивийе) в Иранском Курдистане (см. рис. 2, 12). Есть и пасти промежуточной длины, как у зверя из могильника Уйгарак (см. рис. 2, 7).
Особенно интересно изображение из Зивийе, которое отличается явно переднеазиатскими приемами стилизации{29} — они обычны для этого комплекса (подробнее о нем пойдет речь в следующей главе). Странно, что сочетание этих приемов и длинной пасти в одном изображении не насторожило тех исследователей, которые, считая длинную пасть признаком волка, одновременно полагают, что волк был сугубо местным, восточноевропейским мотивом скифского искусства, в отличие от экзотического кошачьего хищника.
Итак, изначально в скифском зверином стиле различие между хищниками разных семейств, скорее всего, было несущественным и могло не воспроизводиться в искусстве. В то же время хищников как таковых довольно четко отличали от других зверей. Такая ситуация позволяет предполагать существование понятия «хищника вообще», которое считалось достаточно важным и оттого достойным материализации. О том, что оно сохранялось и в более позднее время, свидетельствуют некоторые изображения V–IV вв. до н. э.
Изображения зверей из кургана Кулаковского в Крыму (см. рис. 3, 1), из с. Пьяновка в Поволжье (см. рис. 3, 2), Иркуль в Приуралье (см. рис. 3, 3), кургана Иссык в Казахстане (рис. 3, 5), Пазырыкского кургана № 2 на Алтае — (см. рис. 3, 4) имеют ярко выраженные длинные головы и пасти, что часто дает исследователям основание определять их как волков, но при этом у них же длинный «кошачий» хвост с колечком на конце. Такое сочетание, казалось бы, несовместимых черт в раннем зверином стиле было не столь заметно, поскольку в изобразительном языке скифского искусства того времени имелись средства показать хищника достаточно абстрактно, не отмечая специфических видовых черт. Но в V–IV вв. до н. э. звериный стиль вступил в особенно интенсивные контакты с искусством Древнего Востока и античной Греции (об этом еще будет идти речь), где по-иному, более конкретно изображался животный мир. Из репертуара этих традиций скифское искусство почерпнуло новые изобразительные средства, но применило их для воплощения тех же старых понятий. Одним из таких понятий и было представление о хищном звере вообще, который, будучи изображен по-новому, предстает как смешение характерных черт разных хищников.
Новый способ воплощения старой идеи сказывался в изображениях не только целых животных, но и их частей, так как на фоне таких смешанных изображений трудно сказать с уверенностью, принадлежат ли отдельно выполненные головы с длинными «волчьими» пастями именно волкам или же только что рассмотренным «хищникам вообще».
Таким образом, общее понятие о хищнике сохранялось, несмотря на разные влияния, которым подвергалось скифское искусство. Это представление существовало параллельно общему понятию «копытное», тоже воплощавшемуся при помощи специальных признаков. Различие же между ними состоит в том, что понятие хищника, видимо, не подлежало дальнейшему разделению. Обе эти большие группы входят в единую систему классификации животного мира, существовавшую в представлениях древних. Промежуточное место в этой классификации занимал кабан.
Кабан — зверь необычный. С одной стороны, это животное копытное; с другой же — копытные, как правило, спокойные, мирные существа, травоядные, свинья же всеядна и поэтому может быть в какой-то мере хищной. Дикого кабана всегда боялись, он представлял серьезную опасность для людей.
Именно так — двояко — характеризует кабана «Авеста», священная книга древних иранцев. С одной стороны, в отношении него употребляются те же эпитеты, что и для копытных зверей, в частности, он называется быстроногим, а эту черту «Авеста» обычно отмечает у копытных животных. С другой стороны, это зверь хищный и опасный, у него крепкие челюсти и страшные клыки, и его быстроногость лишь увеличивает его убийственную силу (по словам «Авесты», он не просто бежит, а именно преследует).
Сочетание таких противоречивых черт не позволяло древним безоговорочно отнести это животное ни к одной из больших групп в своей классификации животного мира. Об этом же свидетельствуют некоторые изображения этого «хищного копытного» в скифском зверином стиле.
Чаще всего кабан, естественно, изображался в традиционных для копытных животных позах: ноги его, как правило, подогнуты и положены одна на другую. Но при этом встречаются и изображения кабанов в позе, обычной для изображений хищных зверей. Кабаны с согнутыми под прямым углом ногами изображены на деревянной колоде из Башадарского кургана на Алтае (см. рис. 4, 1), на выступе золотой обкладки пожен меча из кургана у с. Александровка на Днепропетровщине (см. рис. 4, 2), на бляшках из кургана у с. Архангельская Слобода в Херсонской области (см. рис. 4, 5). Протома кабана с согнутой передней ногой найдена в могильнике Нурманбет II в Казахстане (см. рис. 4, 4). Уздечные бляхи — распределители ремней с изображениями кабанов в такой позе найдены в храме Артемиды в Эфесе (см. рис. 4, 5), на акрополе Сард (см. рис. 4, 5) и в других местах Малой Азии (см. рис. 4, 7, 8). Кабаны с согнутыми под прямым углом ногами помещены на псалиях из Луристана (см. рис. 4, 9, 10).
Такое устойчивое положение между двух больших групп животных в древней зоологической классификации кабан занимает не случайно. В этой книге уже шла речь о том, что эти большие группы в древней классификации животного мира одновременно служили и для маркирования трех основных зон мироздания. И кабан, согласно своей двойственной природе, помещался между нижним и средним мирами (между копытными и хищными животными), тем самым выполняя роль посредника, связующего звена. Положение кабана на границе двух миров проявляется и в его изображениях.
Изображались в зверином стиле не только животные, существовавшие в природе, но и те, которые жили лишь в воображении людей. Представления об окружающем мире позволяли древним (скорее даже заставляли их) соединять черты разных животных, создавая при этом поистине фантастические образы зверей, у которых тело одного зверя могло сочетаться с лапами или рогами другого, с крыльями птицы и хвостом змеи и т. д. Сочетания эти, при всем их разнообразии, были достаточно жесткими; допускались только строго определенные комбинации признаков разных животных. Эта строгость диктовалась теми представлениями об окружающем мире, на которые скифский звериный стиль опирался так же, как и любое другое древнее искусство. Кроме того, каждая древняя культура по-своему представляла и изображала тех или иных фантастических существ.
Для древнего искусства все это обычно, и скифский звериный стиль не составляет исключения. Более того, это вполне согласуется с его общими принципами: ведь и реальные звери в памятниках скифского искусства не такие уж и реальные, поскольку их образы — результат обобщения черт натуры и, стало быть, созданы воображением лишь в несколько меньшей степени, нежели существа собственно фантастические. О том, до какой степени могло доходить обобщение натуры и какие причудливые формы оно могло принимать, мы можем судить по изображениям хищников, где мы уже столкнулись с подобной ситуацией — объединением черт разных хищников, в природе несовместимых. Отсюда недалеко и до следующего шага — до совмещения черт совершенно разных животных в одном изображении и создания необыкновенных, фантастических существ (их принято называть синкретическими).