Один из наиболее наглядных примеров воплощения схемы мирового древа в вещах — уже упоминавшиеся скифские навершия, состоящие из бубенца с фигуркой животного на вершине и втулки (реже — черешка), при помощи которой навершие крепилось на древке. Наглядно выражающие идею вертикальной структуры мироздания, древки с такими навершиями применялись в тех ритуалах, в которых эта структура играла важную роль. Эти предметы были увенчаны изображениями либо существ, связанных с верхним миром (птиц или грифонов), либо же копытных животных, которые могли обозначать и мировое древо в целом{11}. При этом мы никогда не встретим на навершиях хищного зверя — даже в обычных для скифского звериного стиля сценах терзания нападает здесь исключительно грифон, существо хоть и хищное, но крылатое, а значит, и не чуждое верхнему миру.
Той же идее подчинено размещение изображений и на других предметах. Так, на нижнем конце ножен меча мы всегда видим хищника, а на навершии его рукояти — голову или когти птицы; на нижнем конце ручки зеркала также обычен хищный зверь, а на верхнем — копытный{12}.
Зоны Вселенной мыслились не только расположенными друг над другом по вертикали, но и спроецированными на горизонтальную плоскость. Эта идея также воплощалась в изобразительных памятниках. Интересный пример этого — изображение свернувшегося в кольцо хищника, широко распространенное в скифском зверином стиле. При такой композиции фигура зверя как бы окружает середину предмета, сама же составляет его периферию — зону, по представлениям разных народов древности, тождественную вселенскому низу{13}. Таким образом, бляха, оформленная в виде фигуры свернувшегося хищника, была одновременно и утилитарным предметом, и своего рода лаконичной космограммой.
Итак, в скифском зверином стиле посредством зооморфных образов выражались определенные идеологические представления, т. е. образ зверя выступал как элемент кода — знак, обладающий определенным значением. При таком подходе к древнему искусству, широко распространенном в наше время, это искусство можно представить как своего рода язык, а его произведения изучать как тексты, составленные на этом языке. Это применимо и к скифскому звериному стилю, что, собственно, и определило название книги.
Однако трактуя скифское искусство как язык, необходимо различать два уровня исследования этого феномена — две функции, присущие в нем образу зверя. С одной стороны, как уже говорилось, по отношению к стоящим за ним идеологическим представлениям образ зверя выступает как знак, как средство выражения идеи; с другой же — этот образ создавался при помощи более или менее условных изобразительных приемов, отчего признаки изображения можно рассматривать как знаки по отношению к самому понятию зверя. Едва ли имеет смысл рассуждать о том, какая из двух сторон важнее; в данной книге будет освещаться именно вторая — рассматривающая в качестве содержания собственно образ зверя.
Рассуждения о роли признаков изображения как знаков по отношению к образу животного можно найти в первой главе книги. Пока же заметим, что сами по себе формальные особенности произведений искусства — интересный предмет исследования, несмотря на кажущуюся его сухость по сравнению с мифологией и ее отражением в искусстве. Какие признаки считались значимыми, существенными в той или иной изобразительной традиции, как она складывается, как происходят контакты между разными традициями, каковы закономерности восприятия чужого художественного языка — все эти вопросы можно решать, и не обращаясь к содержательной стороне изображений.
Книга построена так, чтобы постепенно ввести читателя в круг рассматриваемых проблем. Две ее начальные главы посвящены общим принципам, лежащим в основе скифского искусства: в первой речь пойдет о самих этих принципах, во второй — об их реализации в конкретных произведениях искусства. В трех последующих главах излагается история скифского звериного стиля: третья глава рассказывает о его сложении, четвертая и пятая — о последующих периодах его истории. При этом автор излагает не только устоявшиеся представления, но и собственную точку зрения, отнюдь не рассчитывая на то, что она будет безоговорочно принята читателем.
В связи с этим встает вопрос: для кого написана эта книга? Обилие фактического материала, полемика с другими исследователями, многочисленные ссылки на научную литературу — казалось бы, это только для специалиста. Думается, однако, что ход мысли автора может быть понятен не только археологу или искусствоведу. От читателя ожидается всего лишь склонность если не к исследовательской работе, то хотя бы к решению задач или же просто вкус к детективному жанру — ведь научное исследование всегда несколько сродни детективу. От автора же требуется поставить читателя почти в равные с ним условия — для того и предлагается ему информация, практически не предваряемая авторскими оценками и обобщениями, чтобы он сам мог прийти к какому-либо выводу (и совсем необязательно к такому же, что и автор). Чтобы облегчить читателю эту работу, в тексте имеются смысловые повторы, призванные напомнить о том, что уже было выяснено ранее, и помочь связать воедино разные стороны того сложного процесса, который представляет собой история скифского звериного стиля. Знакомство с большим фактическим материалом по необходимости перемежается выводами локального характера, которые предваряют более общие рассуждения, требующие анализа всей совокупности данных. Пожалуй, при иной композиции книги читателю трудно было бы проследить, на чем основаны ее общие выводы— материал слишком велик и разнообразен.
И наконец, приятный долг автора — поблагодарить тех, без чьей помощи эта книга едва ли была бы написана. Прежде всего это мой учитель И. В. Яценко и мои друзья и коллеги С. М. Коляков, Т. М. Кузнецова, В. Я. Петрухин, М. Ю. Полонская, Е. А. Савостина и Л. Л. Савченкова. Их доброжелательная критика и моральная поддержка оказали автору неоценимую помощь. Автор выражает также искреннюю благодарность рецензенту книги Е. С. Новик и ответственному редактору Д. С. Раевскому, чьи советы в подготовке книги трудно переоценить.
Глава I
ЗВЕРИ-ЗНАКИ И ЗНАКИ ЗВЕРЕЙ
Действительно, почему так называют именно скифское искусство? Разве изображения животных не свойственны искусству других племен и народов, разве не преобладали они в искусстве тех, кто жил до и после скифов? Не создает ли такое название лишь дополнительной путаницы? Подобные вопросы время от времени возникают у ученых. Известный археолог-иранист Э. Герцфельд писал: «Я намеренно избегаю термина «звериный стиль», который для меня так же непостижим, как был бы «человеческий» стиль или «растительный стиль». Вообще, даже преобладающее использование животных в декоративных целях не создает стиля»{14}. В этом Э. Герцфельд безусловно прав: стиль не может определяться предметом изображения, поскольку это понятие вообще относится к формальной, а не к содержательной стороне искусства.
Но как быть, если приемы изображения, совокупность которых безусловно лежит в области стиля, в значительной мере связаны с тем, что изображается? Недаром, судя по одному из наиболее общих определений скифского звериного стиля, он представляет собой «изображение определенных животных определенным образом»{15}. Получается, что понятие «скифский звериный стиль» учитывает не только собственно приемы изображения, но и влияющую на него содержательную сторону скифского искусства. В каждой культуре это влияние осуществляется по своим законам — вот почему от этого термина нельзя отрывать слово «скифский» (как бы условно сегодня ни звучало это определение).
К вопросам связи природного объекта и способа его изображения мы еще вернемся. Прежде постараемся выяснить, чем же отличались произведения скифского звериного стиля от иных изображений животных.