- Вон! - заорал Ди. И задрожали не только мы, не только дом или город: весь мир. Краска, почти чёрная, такая же, какая недавно выплеснулась на Ю, залила и его лицо. Теперь уже всеми мельчайшими деталями, а не только общим рисунком надбровных, чуточку собачьих дуг, или формой слишком больших ушей, направлением растительности чрезмерно волосатых рук и груди, он был поразительно схож со своим младшим сыном, как библейский патриарх Исаак с сыном своим Исавом, о, Боже, а руки, руки-то у него Исавовы - а голос, голос-то у него Иакова! Только он пошёл куда дальше того, когда, наконец, раскачался.
- Вон, - повторил он, - гнусная женщина. Подите вон, на кухню. Мне сколько раз повторять?
- Ого! - воскликнула Валя с большим удовлетворением. - Этот дидок тоже головку поднял. Восстание, душу с него... С таким полумерком говорить нет смысла, я и не стану. Как ему-то удалось сотворить деток? Не знаю, не знаю. Не знает никто. Во всех организациях - никто, ни одна душа, кишки с неё... Вон? Э, нет, я свою пачку вафель зарабатываю честно, у всех на виду, не то, что некоторые в своих тайных кабинетах. Что там делается, в тёмных кабинетах, ещё вопрос.
Глаза Ди вылезли из очков, но тут Ба снова поддёрнула подбородок кверху и Ди не стал раскрывать рот. Зато сама Ба, деловито и коротко глянув на меня, вернула подбородок на прежнее место и сказала:
- Нет, ты пойдёшь вон, скверная баба.
Тут ей пришлось напрячь всё тело, чтобы принудить себя к продолжению. Приложив к себе усилие, подобное приложенному к непокорной, не желавшей закрываться крышке "Беккера", она всё же закончила свою мысль:
- Я тебя увольняю.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
- Увольняешь! - Ди уронил свои очки на кончик носа. - Повтори, я не ослышался? Ты её увольняешь?
- Повторит-те, повторит-те, - затараторила Валя. До неё явно ещё не дошёл смысл сказанного. - И я не слышала, повторите.
- Ба, - только и смог выговорить я.
- О, Боже ж ты мой, - с интонацией мученицы взмолилась она. - Что же мне, тысячу раз повторить такое?
Валю, наконец, прошибло: она заголосила во всю глотку и бросилась из столовой, на самом деле вон. Застучала на кухне приставная лестница, зашуршали на антресолях тряпки, что-то зазвякало там... Потом всё стихло.
И эта отравится, подумал я, теперь это модно. В доме было очень тихо. Нас было всего трое за овальным, вдруг ставшим огромным и пустынным, обеденным столом. На огромных пространствах этой пустыни в небывалом беспорядке были разбросаны руины рухнувшей цивилизации, обломки старинных, канувших в прошлое крепостей и металлических орудий, надбитые тарелки, остатки пищи, останки всего прежнего пристойного порядка. Скатерть была усыпана крошками, в формочках таяло позабытое всеми мороженое цвета кофе, сильно разбавленного молоком. Из прихожей доносилось зудение обрадованной мерзостью запустения цикады, это зудел электросчётчик, чей голос был слышен до сих пор лишь по ночам. Правда, так могло звенеть и без всякого счётчика, в моих собственных ушах.
Ди осторожно взял нож и повертел его в пальцах. Вдруг лицо его исказилось гримасой отвращения, он отбросил неприятный инструмент в сторону, открыл рот... Но сказать ничего не успел: дважды квакнул звоночек. Ди склонил голову набок и прислушался.
- Это Валя, - объяснила Ба. - Она собирает вещи и напоследок проверяет, не выкрала ли я деньги из её копилки.
Ди с сомнением наклонил голову в другую сторону, и стал ждать. Звоночек опять квакнул, и снова дважды. Лицо Ди выразило удовлетворение. Он покосился в сторону Ба, нельзя же ему было совсем не отметить своего маленького торжества, и улыбнулся.
- Нет, это дверь. Кто-то из наших вернулся. Я знал, что так будет. Таким диким образом это кончиться не могло. Кто-то из них уже вернулся, а после вернутся все.
Пока Ди всё это произносил, Ба в свою очередь склоняла головку набок, и тоже - с сомнением. А когда Ди закончил свой меморандум, продолжила его:
- А я думаю, что это пришла Изабелла. Подумать только, с таким опозданием! Но сегодня мы можем её извинить, не правда ли. Не хотела бы я быть... сегодня на её месте. Пойди-ка, открой ей.
Я вскочил, на всякий случай, чтобы опередить Ди. Мне и самому было очень интересно, кто бы это мог вернуться первым. Правда, у меня был свой взгляд на этот вопрос: я-то склонялся к мнению, что пришёл милиционер с очередной работой для отца. Я торопился - и совершенно напрасно, Ди и не думал идти открывать. Зато я первым узнал, что мы все ошиблись в предположениях: за дверью стояла вовсе не Изабелла, и никто из наших, и даже не милиционер, хотя в образном отношении он бы стоял ближе всех к истине... Но дело давнее, так что тянуть нечего:
- Привет, малыш! - сказал Сандро, сиятельно улыбаясь. - Как дела? Отлично, позови-ка сюда свою Ба. А вам спасибо.
"Спасибо" было отправлено в спину прохожему, очевидно, помогшему ему прокрутить ключик звоночка и теперь уходящему вниз по переулку. На Сандро была пристойнейшая, отглаженная концертная крылатка, если угодно - пыльник. Ботинки, волосы и глаза блестели в лунных лучах улыбки. Я был просто ослеплён всем этим: захотел ответить "сейчас", и не смог, из моего враз пересохшего горла не вылезло ничего такого, что можно было бы принять за разумное, или какое другое, слово. То, что я произвёл на свет, скорее напоминало клёкот электросчётчика, и я сумел сообразить, что ничего лучшего моему горлу всё равно не произвести, тяни - не тяни. И тогда я просто кивнул, цепляясь за остатки своей приличности. А Сандро подмигнул мне: он всё понял.
Его подмиг вмиг вышиб из меня память о каких бы то ни было приличиях, я помчался назад в столовую, оставив его стоять на улице перед нашей дверью! Я ворвался туда, как... дворовой пацан, поскользнулся на ступеньках, отполированных Ю, загремел на каблуках вниз - была бы там, внизу, ёлка, лежать бы ей поверженной в прах - а приземлился на ягодицы. Этот поступок уже нельзя было расценить как забвение лишь приличий, это было преступление. Тотчас последовало и наказание: бесстрастные судьи окатили меня дважды двумя строгими, как тучи в небесах, стёршими преступника в порошок взорами.
- За тобой гонятся? - вопросил один из судей. - Знай, что и это не причина для дикарского поведения.
- Там... - просипел я, потный, с выпученными глазами, сидя на полу и тыча пальцем за спину, - там... Сандро-о-о...
Тут у меня прорезался фальцет и я пропищал:
- САНДРЕЛЛИ!
У меня вышло ничуть не хуже, чем у конферансье в аттракционе, ей Богу. Мог бы и я неплохо зарабатывать на этом, если б платили по маркам, как бывало прежде. Мог бы и постоять заодно в бочке... В общем, номер вышел стоющий, билеты назад не возвращаются: не объявление о выстреле - а сам выстрел. Услыхав его грохот, побледнела Ба, ещё бы, все её настенные тарелочки разлетелись осколками, поразив, очевидно, и Ди. Ибо это он сказал, а не она:
- И это не причина, чтоб так орать. Ты не в аттракционе.
А Ба - она просто рассматривала пятнышко на скатерти, но с тем же выражением, с каким отец недавно ковырял вилкой кусок хлеба: с ненавистью. Словно это она сама поставила пятнышко, а что? В миг моего впадения в столовую она как раз и подносила ложечку ко рту.
- Надеюсь, - добавил Ди, - ты успел пригласить гостя в дом?
- Зачем, - ляпнул я, - всё равно он просит Ба выйти к нему.
- Твоих дворовых понимают прямо, когда они просят вынести кусок сахару, посмоктать, - холодно объявил Ди, - и это правильно. А взрослого приличного человека нужно понимать иносказательно. Пойди и исправь свою ошибку, в такой последовательности: введи гостя в тамбур, закрой за ним входную дверь, потом извинись и скажи, что... та, которую он желает видеть, сейчас к нему выйдет.
Я понял всё, и прямо, и иносказательно, уроки трека не прошли даром: меня уже не заводило в тупик такое движение по кругу. А Ди снова взял своими блистающими чистотой руками нож и пристукнул им по столу, как молоточком, в знак того, что решение суда окончательно и обжалованию не подлежит. Но я не спешил с исполнением приговора, пока не произнесла заключительного слова Ба, хозяйка дома и, следовательно, апелляционного суда. По-моему, этого же слова ждал и человеколюбивый Ди. Сама Ба ничего не имела против, и вот, наконец, она подняла на меня свои глаза, приветливо улыбнулась - и нежно, как пчёлка, пропела: