Ну, он сначала там всё отшучивался, что пока-де солнце взойдет… но понемногу нервничать стал. Тем более, что власти уже в православной истерике бьются, вот-вот в юродивые подадутся и будут у Бориски хором копеечку просить! И стал Ёлы-Палы в бассейн на помывку как на работу ходить — каждый день. Моется, а заодно выясняет, что и как. В общем, через какое-то время объявляют, что бассейну действительно хана.
Ёлы-Палы в полной тоске глушит и глушит. Я его успокаиваю, что надо или начать в баню ходить — тоже неплохо, тем более, что я рад буду его безвозмездно спонсировать на фоне моего образовавшегося финансового благополучия, или же — опять-таки с моей помощью — ремонт сантехнический, наконец, на самом деле сделать, разом решить и проблемы с соседями, и проблемы с личной гигиеной. Ты знаешь — даже не отшучивается. Раз только сказал, что свои проблемы привык всегда сам решать. И всё грустнеет, даже когда пьет. Но, похоже, всё еще надеется, что как-то всё перерешится, хотя что-то свое явно думает и прикидывает. Но не перерешилось. Прикрыли его кастрюлю. И пара нет. Вот тогда всё и случилось. Буквально в одночасье. Рухнул мир, и Ёлы-Палы с ним вместе…
И главное, я его в тот день встретил. Отвел девку в сад утром — у Соньки какие-то свои дела были, возвращаюсь и чуть не у подъезда с Ёлы-Палы сталкиваюсь. То есть, я сначала даже и не понял, что это он. Да и вообще — картинка загадочная. Дело-то уже осенью было, хотя еще и не холодно. И вот навстречу мне идет фигура, как из фильма про пятидесятые — такой же, понимаешь, костюм в талию и брюки широченные на туфли наезжают. Темный такой, в чуть заметную золотую полоску — ты ведь знаешь, какой у меня на цвета глаз, так поверь — благородства исключительного. И впридачу поверх этой роскоши еще и мягкий габардиновый плащ нараспашку. И тоже — беж оттенка самого изысканного. Рубаха светлая и в тон, и — главное! — галстук! Широкий, темно-темно-красный, с большим узлом, симметрия, чин по чину. И вишневая трость с каким-то серебряным узором сверху донизу. То ли распорядитель похорон, то ли заслуженный артист из МХАТа, то ли профессиональный биллиардист из Парка Горького — в общем, натуральный туз. И всё это на фоне нашего вшивого переулка и припаркованных битых “жигулей”. Но это я тебе всё так, во времени, так сказать, объясняю, а тогда одним взглядом схватил. Карандаш бы хоть в руку, думаю, — так и просится нарисовать. Даже не присматриваюсь, кто такой, а просто любуюсь. Чистый сюр. Или даже, скорее, итальянский неореализм на Старом Арбате. Москва в девять часов. И тут только до меня доходит, что личность мне знакома, но уже и личностью не назовешь — чистый лик, поскольку побрит и причесан. И главное, где он всё это добро хранил столько лет — не иначе как в его раздолбанном шкафу висело под каким-нибудь рваньем, чтобы не заметили. Он уже вплотную ко мне и смотрит прямо перед собой, как не узнает. Я по привычке раскатываюсь. — Привет, Ё… — и осекаюсь: какой там, к черту, Елы-Палы! Министр! И помимо собственной воли даже искательно как-то выговариваю: здравствуйте, Николай! — Первый раз его человеческим именем, да еще и на “вы” назвал! — Куда это вы при таком параде собрались? — А он, не поворачивая головы, только глаза скосил и мягко так, без своего хрипа и прибамбасов,— здравствуйте, — говорит, — Лева. — И добавляет, — как это там? “Моритури салутант”, что ли? Видит, что я осел ослом, поскольку не доходит с непривычки и от общего несоответствия ситуации. Усмехается, негромко пропевает: “Последний парад наступает” — и эффектно удаляется по направлению к Сивцеву Вражку. Занавес. А я стою как дурак, и странно мне всё это, и какое-то дико неприятное чувство внутри, даже не знаю, как объяснить — как с призраком столкнулся. Ну, плечами передернул — отогнал, и в подъезд. Мне надо было ехать выставку развешивать — и так опаздывал. Переоделся и поехал, значит. Естественно, провозился там часов пять — как всегда, что новые времена, что старые, всё равно за мои же деньги ни черта не сделано, а открытие через день. В общем, еду домой злой, как хрен знает кто, и вижу, что у дома народ клубится, “скорая” стоит и две мусоровозки прямо у подъезда приткнуты. Сбор всех частей. Еле в дом пропустили, и то только когда паспорт с пропиской показал — хорошо что при этой сраной демократии без документа из дому страшно выйти, чтобы к тем же мусорам не влететь, особенно с моей броской внешностью… Ну, да речь не об этом. Домой вхожу — там Сонька рыдает, да еще и в обнимку с соседкой — ты ее должен помнить, — той, что всё ремонт пыталась утеять. Вот они уж мне остальное и рассказали, когда я их немного утихомирил — и то цыкнуть как следует пришлось.